Лиза осталась в машине с Петей Хмырем. Никита Павлович велел:
— Пригляди за ней, Петро, чтобы не шебуршилась.
Такого поворота сюжета ни Гурко, ни она самане предусмотрели. Архангельский, уточнив квартиру, пошел в подъезд один. Лиза незаметно поторкалась в дверцу — пустой номер. Дверной пульт на передней панели, без водителя не выйдешь.
— Молодой человек, — обратилась к нему Лиза. — Позвольте закурить?
Петя Хмырь развернулся боком, близоруко щурясь.
Его давно не называли "молодым человеком", в этом обращении ему почудилась издевка.
— Может, тебе выпить дать? На халявку, а?
— У вас разве есть?
— У нас, девочка, все есть.
— Я выпила бы глоточек, — призналась Лиза, — Чего-то боязно.
— Раньше надо было бояться, — дал ей банку пива, любезно сковырнув крышку. — На, освежись. Может, в последний разок.
— Почему? — ужаснулась Лиза.
Петя Хмырь к ней уже пригляделся, ничего телочка, в самом ажуре. Неплохо будет с ней оттянуться. Никита Павлович частенько подбрасывал ему красотулек, приготовленных на списание. Баловал преданного водилу. Петя это ценил, хотя до бабьего мясца был не слишком большой охотник. Но важен сам факт господского внимания.
— Как можно на папаню ногу задирать, — мягко пожурил.
— Да вы что, молодой человек! — Лиза чуть пивом не поперхнулась. — Ни на кого я не задирала. Я ведь посыльная. Просто адрес указала, — Папаня строгий, но справедливый, — утешил Хмырь. — Разберется, что за адрес… А ты ничего из себя. Небось, меньше стольника не берешь?
— Ошибаетесь, молодой человек. У меня парень есть. Я ему почти как жена… А что мне твой папаня теперь сделает?
— Как вести себя будешь. Могут тюкнуть, а могут помиловать. Учти, папаня к моему слову прислушивается. Как скажу, так и выйдет.
— Ой! — пискнула Лиза. — Писать хочу. Миленький, выпусти пописать! Ну пожалуйста!
— Может, сперва отсосешь?
Лиза нервно открыла сумочку, достала сигареты и заодно изящную «пукалку» пятимиллиметрового калибра. Сигарету сунула в рот, пушку наставила на Хмыря.
— Покажь-ка, — заинтересовался Хмырь. — Чье производство?
— Это не зажигалка, — сказала Лиза. — Похоже, да?
— А что же это?
— Открой дверцу, юноша.
Ухмыляясь, Хмырь потянул к ней руку. Лиза сдвинула предохранительную кнопку и спустила курок. Раскаленный кусочек свинца отрикошетил от пуленепробиваемого стекла, прожужжал по салону и обжег Петину холку. От изумления у него отвалилась челюсть.
— А-а? — протянул он, гладя затылок.
— Хрен на! — посочувствовала Лиза. — Следующая прямо в глаз. Открывай!
Петя Хмырь прошел большую школу жизни и, хотя был человеком строптивым, давно разбирался, когда можно выкобениваться, а когда не нужно. Машинально щелкнул тумблером. Из дверцы с приятным шорохом выполз черный штырек. Лиза выскользнула из машины на проезжую часть. Увидела приближающегося Сергея Петровича. Она еще из салона заметила, как его «жигуленок» свернул во двор. Теперь он шел к ней навстречу спотыкающейся походкой, изображая забулдыгу. На глаза надвинута допотопная вельветовая кепка, где только ее взял. Рукой сделал незаметную отмашку, чтобы проходила мимо.
Сзади из «ауди» вывалился обескураженный Петя Хмырь, дурным голосом завопил:
— Стой, падла, хуже будет!
Старушка с болонкой испуганно юркнула за коммерческий ларек, Лиза не оглянулась. Ее стройная спина покачивалась перед Петей Хмырем, будто мираж. Тряхнув головой, он помчался за ней, но наткнулся на неожиданное препятствие в виде бредущего бомжа. Петя Хмырь хотел спихнуть его с тротуара, махнул рукой с зажатым в ней «Макаровым», но получил в ответ две чудовищные плюхи, сбившие его с ног. Падая, он выронил пистолет, чего впоследствии не простил себе до конца жизни (еще около трех месяцев). Сергей Петрович поднял пистолет и со словами: "Чего же ты толкаешься, сынок!" — обрушил рукоятку на Петин чугунный череп.
Бегом догнал Лизу.
— Поторопись, девушка, не на прогулке все же.
— Поспешишь — людей насмешишь, — ответила Лиза.
Из подъезда противоположного дома за происходящим с сочувствием наблюдали двое молодых оперативников.
— За такой девахой я бы тоже не отказался побегать, — с завистью сказал один.
— Прямо как в кино, — согласился второй, старший по званию.
…Беседа между Никитой Павловичем и Гурко тянулась уже с полчаса, но к согласию они пока не пришли.
Никита Павлович уяснил только одно: этот белобрысый, невесть откуда взявшийся ферт с ледяными веселыми глазами владеет его сокровенной тайной. Сомневаться не приходилось, гаденыш, называющий себя Иваном, предъявил три пожелтевших, будто из архива, снимка, на которых четверо дюжих мужиков в разных позах потушили молодого, беспомощного Никиту.
Снимков, в принципе, не должно было быть. В камере, где все это происходило, никто фотоаппаратом не щелкал. Вдобавок в роковую ночь стояла такая темень, как в проруби. Оправившись от потрясения, Никита Павлович спросил:
— Туфта, верно? Подделка, да?
Гурко смерил его недобрым взглядом.
— Какая разница? Снимки хорошего качества, и есть кассета. Вопрос в том, сколько ты готов заплатить.
Аванс принес?
— Какая кассета?
— Богатая кассета, не сомневайся. Показания этих гавриков, следственный эксперимент — и все прочее.
Но кассета не у меня.
— У кого же?
Гурко поудобнее откинулся в жестком кресле.
— Сперва аванс, потом толковище.
Никита туго соображал. Эту рвань, которая на снимках, на другой день раскидали по разным пристанищам. У него больше года ушло на то, чтобы до них добраться. Жалобу он не подавал, свидетелей не было. Это дело конченое. Но тогда что значит весь этот сон?
Гурко догадался о его мыслях.
— Не ломай голову, Никита. В органах это обычный номер. Вспомни, ты в тот год шибко чумился. Вот поставили на колышек. Чтобы чересчур не рыпался. Впоследствии ты этих бандюков разбомбил, за что тебе от ментов особая благодарность. Вас и стравливают, чтобы самим не возиться. Неужто не понимаешь? А говорили, законник.
— Ты сам кто?
— Дед Пихто. К нашей сделке это отношения не имеет. Бабки привез?
Никита Павлович глядел на него с жалостью: молодой, горячий, наглый, а жить осталось с гулькин нос.
И все же какие-то концы не вязались. Белобрысый ферт не так прост, как прикидывается. Во всяком случае, прежде чем замахиваться на такую добычу, этот малый, конечно, сведения о нем собрал, о Никите. На что же он тогда надеется, затевая глупейший торг?
— Проясни, — сказал Никита, — за что я должен платить? За эти фотки? Зачем они мне? Тебе интересно, ты и покупай. Меня это не касается.
— И за фотки, — Гурко начал загибать пальцы, — и за кассету. А главное, за информацию.
— За какую информацию?
— За полную, господин телохранитель. Об том человеке, который из тебя кусок дерьма лепит.
Под слоем дубленой кожи Никита Павлович побледнел до синевы. Он ух не помнил, когда в последний раз кто-либо посмел так с ним разговаривать. Но точно знал, того человека давно на свете нет. От решительного действия его останавливало смутное подозрение, что несмотря на бычью силу и ярость, ему не справиться с наглецом в одиночку. И второе — рано.
Пусть все допоет, что знает.
— Говори, — выдохнул с натугой.
— Сперва бабки, потом толковище, — укоризненно повторил Гурко.
— Сколько?
— Десять штук, как условились.
— Не помню, чтобы уславливались… Да ладно, принеси чего-нибудь выпить. В глотке пересохло.
— Это мигом.
Гурко сбегал на кухню и вернулся с бутылкой водки и чашками. Также прихватил тарелочку с нарезанным соленым огурцом. На столе перед Архангельским уже лежала пухлая пачка стодолларовых банкнот.
— Не трогай, — предупредил Никита Павлович. — Сначала хочу товар пощупать. Вдруг тухлый, как эти фотки?
— Не-е, — обиженно протянул Гурко, разлил водку. — Так не пойдет. Это же аванс. За все махом с тебя причитается полтинник.
Никита Павлович выцедил чашку единым духом.
Хрустнул огурцом. Прикрыл глаза, наслаждаясь водочным жаром, расслабился немного. Спешить теперь некуда, приехали.