- Боль, говоришь, вдохновляет. Это хорошо. Ты обратился по адресу. Готовься вдохновляться, - говорю Пьеру, беря с каталки дрель.
20
АНДЖЕЛА
Для того, кто якобы фанатеет от боли, Пьер как то слишком уж громко вопил. И это были отнюдь не крики радости. Особенно болезненным, как мне показалось, для Назери был момент, когда я поочерёдно молотком сломала ему все пальцы на обеих руках. Такое чувство, это этого полоумного больше беспокоила не скорая смерть, а то, что он больше никогда не возьмёт в руки кисть. Как и всем, кто был здесь до него, предоставляю ублюдку последнее слово. Пьеру было больно от того, что такой великий и талантливый человек так рано покидает этот мир, но Назери утешал себя мыслью, что следующие поколения запомнят его имя. Меня этот напыщенный бред даже немного позабавил.
Но даже убравшись с фермы, предварительно за собой прибравшись, никак не могу забыть последние слова Пьера. А что если ублюдок прав? В мировой истории были случаи, когда какой-нибудь мало кому нужный художник или композитор умирал, а уже после смерти выяснялось, насколько же это был талантливый творец, опередивший своё время. Вдруг то же самое случится и с Пьером? Ну уж нет, я этого не допущу! Его имя попадёт в полицейскую хронику, и так там и останется. Пройдут дни, может недели, и люди забудут Пьера Назери. Особенно если я уничтожу его картины.
Прихватив запасной комплект одежды, несколько бутылок с бензином, зажигалку и пистолет, прихожу в галерею искусств за двадцать минут до закрытия. Отыскав секцию с картинами Назери, недолго любуюсь ими, и иду в женский туалет, где оставляю окно открытым. Покинув галерею одной из последних, выжидаю минут тридцать после закрытия. Отойдя в сторону, переодеваюсь в более неприметную одежду, надевая маску и перчатки. Забравшись в открытое окно, едва успеваю юркнуть в ближайшую кабинку. В туалет заглядывает то ли уборщик, то ли охранник. Кто именно, не вижу из-за закрытой двери. Немного посветив фонарём по полу и стенам, неизвестный уходит. Вздохнув с облегчением, выбираюсь из кабинки, закрываю окно, и выхожу из туалета.
Прятаться по углам и играть в ниндзя даже не пытаюсь. Вся галерея увешана камерами наблюдения, и охрана уже знает о моём присутствии. Времени в обрез, поэтому в нужный зал бегу без остановки. Добравшись до картин Назери, первым делом лью бензин на пол, и тут же поджигаю. Затем принимаюсь за полотна. Не проходит и минуты, как к залу подбегают двое охранников. Не видя другого выхода, достаю пистолет и делаю пару предупредительных выстрелов, вынуждая мужиков искать укрытие. Из-за разлитого бензина пламя стремительно расползается по полу, отрезая один зал от другого. Становится очень жарко.
Подпалив последнюю картину, бегу к ближайшему окну. Едва успеваю открыть его, слышу выстрел, и левую руку обжигает огнём. Вскрикнув от боли, хватаюсь за простреленную конечность, и выпрыгиваю на улицу. Стараясь убраться от галереи как можно быстрее и дальше, едва вспоминаю про рюкзак с одеждой, в которой остался мой телефон. Подобрав его, забегаю за ближайший угол, и звоню Бену.
- Меня подстрелили! – сразу выкрикиваю, едва мой наставник берёт трубку.
- Тебя преследуют? – уточняет Бен спокойным голосом.
- Нет. Им сейчас не до меня. Не волнуйся, я была в маске и перчатках, так что…
- Как далеко ты находишься от своего дома?
- Не очень далеко. Кварталах в трёх.
- Далековато. Куда тебя ранили?
- В руку.
- Если тебя никто не преследует, сделай остановку, и перевяжи рану, пока не потеряла слишком много крови. Когда доберёшься до своей квартиры, иди в ванную, промой рану, и смени повязку на чистую. Запомнила?
- Да. Что-то ещё?
- Постарайся не отрубиться до моего приезда. Не хотелось бы ломать дверь.
- Постараюсь.
За неимением бинтов приходится укоротить майку. Пока перевязываю рану, меня начинает мутить. Не от вида крови, к ней я давно привыкла, а из-за того, сколько её из меня вытекло. Закончив перевязку, снимаю маску и меняю куртку. Когда добираюсь до квартиры, рука так сильно немеет, что практически перестаю её чувствовать. Только успеваю промыть рану, как слышу настойчивый стук в дверь. Открыв её, вижу Бена с небольшой чёрной сумкой на поясе. Не говоря ни слова, мужчина заходит в квартиру. Мельком посмотрев на руку, которую я не успела перевязать, наставник приказывает мне идти в комнату и лечь на кровать. Так и делаю. Следом за мной приходит и Бен. Сняв сумку, он кладёт её на стол.
- Знаю, как ты не любишь, когда до тебя дотрагиваются, но сейчас без этого не обойтись, - говорит наставник, глядя на мою руку.
Коротко киваю в ответ. Бен сначала прикладывает ладонь к моему лбу, проверяя, нет ли у меня температуры, затем аккуратно берёт мою руку, приподнимает, и внимательно осматривает.
- Выходного отверстия нет. Это плохо. Пуля застряла, и её придётся вытаскивать, - констатирует он после осмотра.
- Вытащи, если сможешь, - бормочу тихим голосом.
Расстегнув сумку, Бен вытаскивает из неё хирургические инструменты и какие-то препараты. Закачав что-то в шприц, мужчина делает мне укол. По телу разливается приятное тепло, дурнота отступает. Сама не замечаю, как отрубаюсь.
Когда прихожу в себя, на улице уже светло. Рука перевязана и слегка покалывает. Бодрый Бен сидит в кресле, и что-то читает в своём телефоне. Заметив на тумбочке стакан с водой, мигом его осушаю.
- Который час? – интересуюсь я, утолив жажду.
- Почти пол-одиннадцатого, - отвечает Бен, не отрываясь от телефона.
- Сколько? Твою мать, я на работу опоздала! Меня теперь уволят! – тут же вскакиваю.
Бен переводит взгляд на меня.
- Никто тебя не уволит. Я позвонил в твой ресторан, представился медработником, сказал, что ты упала с лестницы и повредила руку, и в ближайшие пару дней выйти на работу не сможешь.
- Хватило бы и одного дня, - зачем-то начинаю привередничать.
- Не волнуйся, без тебя ваша забегаловка в грязи не утонет. Лучше расскажи, зачем галерею подожгла.
Теряюсь, и хочу было начать отпираться, но понимаю, что это бессмысленно. Бен видит меня насквозь, и обман сразу распознает.
- Как ты узнал, что это я? – зачем-то уточняю.
- Посмотрел новости, почитал подробности в интернете. Да и время так удачно совпало.
- Какое время?
- Между поджогом и твоим звонком.
Тяжело вздыхаю, и подробно рассказываю о своих злоключениях, стараясь не упускать ни одной детали. Бен внимательно меня слушает, и не перебивает. По его лицу очень трудно понять, злиться он, или нет. С такой выдержкой ему бы в покер играть.
- Видел я скриншоты нескольких его картин. Талантливый был паренёк, - высказывается Бен, едва я заканчиваю рассказ.
- Он это заслужил! Этот больной…
- Я тебя не осуждаю. Просто констатирую сам факт. Рисовать Назери умел. Пока ты спала, я сравнил лица с нескольких портретов с реальными моделями. Сходство идеальное. Скажи мне лучше вот что: в галерее были портреты кого-нибудь из “Паладина”?
- Нет. Назери хоть и псих, но точно не идиот, чтобы так подставляться. Это были другие картины.
- Плохо, что другие.
- Почему? – искренне удивляюсь.
- Если он не уничтожил или не продал кому-то портреты измученных рабынь, скорее всего, они хранятся в его особняке.
- И что в этом плохого? – всё ещё не понимаю, чего опасается Бен.
- В полиции обязательно свяжут пропажу Назери с поджогом галереи. Без обыска точно не обойдётся. Получат ордер, прочешут особняк, найдут картины, начнут выяснять, кто на них изображён, и в какой-то момент наткнутся на твой портрет. Ты ведь сама упомянула, что эту работу Назери считал самой лучшей. От твоего портрета он бы точно избавляться не стал.
Чёрт! Об этом я даже не подумала. А ведь Бен ещё ранее упоминал, что полиция была практически в одном шаге от того, чтобы объявить меня в розыск за самые первые убийства. Сам по себе найденный портрет сложно назвать серьёзной уликой, но если помимо него у копов есть на меня что-то ещё, этого может оказаться достаточно, чтобы начать показывать мою фотографию по всем каналам. Кажется, я серьёзно влипла.