– Но вы же не захотите разделить свое богатство со своими сестрами?
– Я не хочу делить свое богатство со старым Полтоном, с вами, с водителем кэба, с капитаном Бьюкируса… Почему я должна делить его с ними? – Она в бешенстве покачала головой. – Нет, сэр, я хочу отсюда уйти, прямо сейчас. И вам лучше позаботиться об этом, а то напоретесь на чертовы неприятности…
– В отношении денег, – сказал спокойно Колвелл, – мы их разделим, и разделим на равные доли.
Джин усмехнулась:
– Как только вы увидели меня в первый раз в офисе мистера Майкрофта, вы уже все посчитали. Вы решили, что заманите меня сюда и пошлете одну из ваших девушек забрать деньги. Но вы приняли мистера Майкрофта за простачка. Он торопиться не будет. Ваша Черри не многого от него добьется.
– Того, что она добьется, будет вполне достаточно. Если не всего. У нас всегда остается доход с двух миллионов долларов. Что-то около пятидесяти тысяч в год. Что нам еще надо?
Глаза Джин от злости наполнились слезами:
– Почему вы рискуете, оставляя меня в живых? Рано или поздно я вырвусь, стану свободной и не слишком буду разбираться, кто мне пакостил…
– Моя дорогая девочка, – мягко упрекнул ее Колвелл. – Вы перенервничали. В основании моего дела лежит столько, что вы даже и не подозреваете. Словно подводная часть айсберга. Позвольте мне рассказать вам маленькую историю. Сядьте, моя дорогая, сядьте.
– Без «дорогая», вы, старый…
– Ах ты, ах ты… – Колвелл положил карандаш и откинулся назад. – Двадцать лет назад я работал постоянным врачом в Доме Реабилитации. Тогда, конечно, я преуспевал. – Он резко взглянул на нее. – Все это должно остаться между нами. Поняли?
Джин начала дико смеяться, затем на язык к ней стала проситься поразительно удачная реплика. Но она сдержалась. Если старого Колвелла так грызло тщеславие, если нужда в умном слушателе была такой, что он не погнушался ею, пусть говорит. Так будет лучше.
Девушка уклончиво пробормотала что-то. Колвелл посмотрел на нее украдкой и закудахтал, словно читал ее мысли.
– Ничего, ничего, – говорил Колвелл. – Вам не стоит забывать, что вы очень многим мне обязаны. Само человечество мне многим обязано. – Старик улыбался, лелея свою мысль, перекатывая ее любовно в мозгу. – Да, очень многим. Вы, девушки, особенно. Семеро из вас, так сказать, обязаны мне самим своим существованием. Я взял одну и сделал восемь.
Джин ждала.
– Семнадцать лет назад, – продолжал Колвелл мечтательно, – директор Дома вступил в неблагоразумную любовную связь с молодой общественной работницей. На следующий день, опасаясь скандала, директор проконсультировался со мной. И я согласился осмотреть молодую женщину. При помощи хитроумной фильтрации я сумел изолировать оплодотворенную яйцеклетку. Я долго ждал такой возможности. Я нянчил эту яйцеклетку. Она разделилась – первый шаг на ее пути к настоящему человеческому существу. Очень осторожно я отделил одну от другой. Каждая разделилась снова, и снова я отделил дуплеты. Еще одно деление, и опять я…
Джин глубоко вздохнула:
– Тогда Молли не моя мать. Не зря я слушаю…
Колвелл осадил Джин взглядом.
– Не спешите… Там, где была одна яйцеклетка, стало восемь. Восемь идентичных. Я позволил им развиваться нормальным образом, хотя мог бы продолжать процесс деления до бесконечности… Через несколько дней, когда клетки стабилизировались, я взял восемь здоровых женщин-заключенных в лазарет. Я впрыснул им снотворное и напичкал соответствующими гормонами, а потом имплантировал каждой в матку по зиготе.
Колвелл рассмеялся, развалившись удобно в кресле.
– Восемь беременностей, и никогда я раньше не видел, чтобы женщины были настолько изумлены. Одна из них, Молли Саломон, посчитала, что у нее ремиссия болезни, и бежала из Дома до рождения ребенка. Моего ребенка. Предполагаю, имею право сказать это. На самом деле, я считаю, она имела к нему очень маленькое отношение. Последовала серия неудач, и я потерял из виду ее и восьмого ребенка, – он с сожалением покачал головой. – Это пробило неприятную брешь в замысле, но все же у меня оставались мои семь… И вдруг, семнадцать лет спустя, в Столице, на Земле, я забрел в офис и там – вы! Я знал, что меня ведет судьба!
Джин облизнула губы:
– Если Молли не моя настоящая мать, тогда кто же?
Колвелл сделал грубый жест:
– Не имеет значения. То, что непосредственный донор забыт, к лучшему!
Джин сказала как бы мимоходом:
– Чего вы добиваетесь? Вы доказали, что это может быть сделано; зачем прятать бедных девушек в глуши Кодирона?
Колвелл проказливо подмигнул:
– Эксперимент еще не окончен, моя дорогая.
– Не окончен?
– Нет. Первая фаза блестяще завершена, теперь мы повторим процесс. И в этот раз я запущу в дело свое собственное семя. Я хочу восемь больших сыновей. Восемь больших мальчиков Колвеллов.
Джин тихо сказала:
– Это глупо.
Колвелл заморгал, замигал:
– Ни в коем случае. Желание иметь потомство – это одно из самых сильных человеческих побуждений.
– Люди обычно делают это по-другому… Ваш метод больше не сработает.
– Не сработает? О, Земля, почему?
– Вы не имеете больше доступа к женщинам, которые будут вынашивать плод. Здесь нет… – она осеклась, почти что закусив язык.
– Очевидно, мне не надо искать очень далеко. Восемь здоровых юных девушек в расцвете сил.
– А мать?
– Одна из моей восьмерки. Доротея, Джейд, Берника, Фелисия, Санни, Черри, Марта – и Джин. Любая из вас.
Джин беспокойно заворочалась:
– Мне не очень хочется быть беременной. Ни естественным путем, ни искусственным.
Колвелл снисходительно покачал головой:
– Несомненно, в этом есть некоторые трудности.
– Ладно, – сказала Джин. – Что бы вы там ни планировали, не включайте меня. Потому что я не собираюсь делать это, что бы вы там ни говорили. Мне плевать.
Колвелл наклонил голову, и щеки его слегка порозовели.
– Моя дорогая юная женщина…
– Давайте без «дорогих юных женщин»…
Прозвучал звонок телевызова. Колвелл вздохнул и тронул кнопку. На экране появилось лицо Джин, испуганное и отчаявшееся. За ним казенная комната и два внимательных человека в форме. «Несомненно, Черри», – подумала Джин. При виде Колвелла Черри пронзительно закричала:
– Вы втянули меня в это дело, доктор Колвелл, вы и вытащите.
Колвелл заморгал с глупым видом. Узкое живое лицо Черри налилось злостью и раздражением.
– Сделайте что-нибудь! Скажите что-нибудь!
– Но… что случилось? – потребовал Колвелл.
– Меня арестовали. Говорят, я убила человека!
– Ах, – сказала Джин со слабой улыбкой.
Колвелл дернулся вперед:
– Что все это значит?
– Это безумие! – закричала Черри. – Я не делала этого! Я даже не знаю его, но они не позволяют мне уйти!
Один из полисменов сказал хрипловатым голосом:
– Вы растрачиваете и ваше время и наше, сестра. Мы взяли вас с такими уликами, что вы отсюда никогда не выйдете.
– Доктор Колвелл! Они говорят, что накажут меня, убьют меня за то, чего я не делала!
Колвелл ответил раздраженным голосом:
– Они не могут доказать, вы это или не вы.
– Тогда почему они не позволяют мне уйти?
Колвелл потеребил подбородок.
– Когда случилось убийство?
– Думаю, этим утром.
– Это все чепуха, – сказал Колвелл с облегчением. – Утром вы были здесь. Я готов засвидетельствовать это.
Один из полицейских хрипло рассмеялся. Черри закричала:
– Но они говорят, что на нем мои отпечатки пальцев! Шериф говорит, что в этом сомневаться невозможно.
– Смехотворно! – взорвался Колвелл, чуть не визжа.
Один из полицейских склонился вперед:
– Дело совершенно ясное, Колвелл. Иначе ваша девушка не разговаривала бы с вами так свободно. Что до меня, я никогда не видел более простого дела, и я ставлю сотню долларов на то, каким будет приговор.