Пищевые табу? Теоретически в Монтайю была в силе катарская этика. Она допускает употребление рыбы, но запрещает свиное сало, баранину, говядину: поедание животных, с альбигойской точки зрения, есть вторжение в перемещение душ, которые воплощаются обычно в птиц, млекопитающих и людей согласно принципу метемпсихоза. Основанное на воздержании отношение еретиков к фауне гораздо позитивнее нашего, столь разрушительного для окружающей среды. Но подобная позиция воздержанияот мяса на деле почти не принималась всерьез катарами или так называемыми катарами Монтайю. Рядовые приверженцы неортодоксальной догмы оставляли тесному кругу элиты «совершенных» заботу или привилегию отказа от плоти четвероногой и двуногой скотины: баранов и фазанов...
Мы мало что знаем о других аспектах «биологической» жизни среднего жителя Монтайю: болезни, подобные туберкулезу (с кровохарканьем), эпилепсия, глазные заболевания упомянуты или подразумеваются в некоторых местах. Но на этой основе невозможно построить картину частоты заболеваний, уточнить смертность, о которой можно сказать одно — она была большой, в частности среди детей, и в связи с постоянными эпидемиями. Жители деревни носили на себе — самое естественное на свете — целую фауну блох и вшей: чесались, выбирали друг у друга насекомых (как это ныне с любовью делают человекообразные) все с самого низа до верха социальной лестницы, в порядке дружеской и семейной услуги. В этом нет ничего удивительного для окситанской цивилизации, где один из пальцев так и назывался — вошебойный. Любовница искала вшей у любовника. Служанка — у хозяина. Дочь — у матери. Это был повод поболтать всласть, когда говорят обо всем и ни о чем: о женщинах, о божественном или о поведении «совершенных» на костре. Были годы блох, вшей, мух, комаров, ибо их активность была подчинена дьявольскому ритму. И, наоборот, бывали периоды поспокойнее. Тогда меньше думали о паразитах и больше — об угрозе инквизиции. В следующих главах я еще вернусь к чисто «жизненным» аспектам монтайонского бытия.
Король. Иллюстрации к этой главе фрагменты средневековых эскизов шахматных фигур.
Социальное и социо-политическое исследование деревни самым естественным образом следует за краткими заметками о материальной жизни и биологической среде, воплощенной во флоре и фауне.
Переходя, таким образом, к социологии старой Монтайю, я попытаюсь теперь в первую очередь рассмотреть распределение власти в наших краях. Для начала я скажу о влиянии внешних сил; они в принципе играли решающую роль. Окружающее общество контролировало и подчиняло Монтайю, во-первых, через центры управления, которые ошибочно или с полным основанием стремились рассматривать себя как подлинные центры принятия решений. Они находились в городах, главным образом тех, что севернее.
Епископ.
На первом плане выделяются, разумеется, политические и сеньориальные власти. Основные нити управления сходятся в их руках... в принципе. Обе эти власти в случае Монтайю были соединены в одних руках, впрочем, благородных и близких руках графа де Фуа. Граф был сувереном всего пиренейского княжества, которое и называлось собственно графством Фуа и включало Монтайю. С другой стороны, уже внутри этого образования ему принадлежала частная сеньория нашей деревни (так же как в других соседних приходах существовали иные сеньоры, физическая личность которых никак не совпадала с личностью графа{45}). Дом Фуа, наделенный такими владельческими правами, был представлен на месте двумя персонами: шателеном и байлем[24]. Назначенный графом пожизненно, а даже и на время, шателен являлся проводником возможных «репрессий». Это персона военная; сильной рукой он подкреплял правосудие байля, когда тому приходилось преследовать преступника, или так называемого преступника, по горам и лесам. Кроме того, он исполнял функцию начальника тюрьмы как хозяин замковых застенков, равно как и людей, которых он сажал туда с кандалами на ногах (I, 406). В конце последнего десятилетия XIII века крепость на вершине Монтайю занимал шателен по имени Беранже де Рокфор. Нам немногое известно о нем кроме того, что жена у него была юной и красивой и был у них управителем Раймон Руссель. Вероятно, этот Раймон занимался землями сеньориальных угодий, принадлежавших замку. Угодья вряд ли были более тридцати гектаров полей и лугов (исключая леса), возможно, их площадь была намного меньше этой цифры. После смерти Беранже его место занял «вице-шателен», личность весьма тусклая, не относящаяся к числу родственников своего предшественника (должность была, в лучшем случае, пожизненной). Кажется, для этого вице-шателена время от времени ничего не было важнее, чем плясать под дудку местных богатых крестьян, если они пользовались доверием епископа Памье (I, 406).
{45}
Имеется в виду разница между