Но Максимилиан не собирается отступать. Он не довольствуется критикой церкви и нападает на саму уголовную юриспруденцию. Используя дело мадам Панже, он указывает на «эшафоты, дымящиеся невинной кровью» из-за несовершенства законов, которые представляют собой «кровавые ловушки для тысяч несчастных». Он призывает на помощь им справедливость и человечность.
Это уже слишком. Идеи, которые допустимы для бесед в салонах, нетерпимы в судах. 30 января 1787 года судебный совет провинции д'Артуа «приказывает, чтобы все выражения, посягающие на авторитет Закона и юриспруденции и оскорбляющие судей, распространяемые в печатном мемуаре, подписанном адвокатом Робеспьером, считались недействительными. Совет также приказывает, чтобы данное постановление было напечатано и в форме афиши вывешено в городах Аррас, Бетюн и повсюду, где это будет необходимо».
Формально Робеспьер еще занимает свои посты, но фактически он уже отлучен от аррасского общества, от судейского мира. Его не приглашают на конференцию юристов. Все его игнорируют, кроме нескольких друзей вроде метра Бюиссара. Карьера его испорчена.
Конечно, он мог бы это предвидеть. Однако он все же надеялся не без некоторой наивности, что завоеванная им известность не позволит так легко разделаться с ним. Ведь он лишь защищал принципы, давно широко распространяемые. Правда, в частных беседах, но не в судебных документах. Поэтому его быстро заставляют расстаться с этими иллюзиями. В «Письме адвоката совета д'Артуа своему другу адвокату парламента Дуэ» он горько сетует на судьбу молодого адвоката, посмевшего отказаться от серого прозябания и высказать свои идеи и теперь наказанного за опасную смелость. Когда он напечатал и распространил текст этого письма, на него вновь обрушился Либорель, обвинивший Робеспьера в том, что его сердце наполнено «грязными интересами… низкой алчностью и подлой завистью».
Итак, в Аррасе ему больше делать нечего, и он подумывает о переезде в Париж. Но как раз в это время крупнейшие события в стране предлагают ему другой путь.
Позиция, которая почти довела Робеспьера до изгнания из Арраса, теперь обеспечит ему победу в его первой политической битве на выборах в Генеральные Штаты. Выборы побудили его отложить почти решенный отъезд в Париж. Максимилиан сразу садится за работу и пишет призыв «К нации д'Артуа о необходимости реформы провинциального собрания». Этот резко критический текст стал началом его избирательной кампании. Он не только не думает отказываться от идей, явившихся причиной поднявшегося против него скандала, но, напротив, еще смелее провозглашает их. Трезвое решение! Ясно, что ему нечего ждать поддержки от привилегированных Арраса, от церкви. Все надежды на основную массу избирателей третьего сословия, то есть на городских бедняков и на крестьян. Поэтому он пишет о том, что затрагивает их больше всего: «Наши деревни полны обездоленных, поливающих в отчаянии слезами ту самую землю, которую напрасно возделывают в поте лица. Вследствие нищеты большая часть крестьян опустилась до такой степени, когда человек, всецело поглощенный заботами о поддержании жалкого существования, становится неспособным сознавать свои права и устранять причины своих несчастий».
Уж не призывает ли он к революции? Ни в коем случае! Робеспьер — за строгое соблюдение законов. Он восхваляет Людовика XVI и Неккера, которые могут осчастливить народ. Он, правда, при этом горячо сочувствует бедствиям народа, страдающего от злоупотреблений местных властей.
Конечно, теперь это уже не примерный ученик, не послушный воспитанник церкви, не осторожный адвокат, не верный церковный судья. Он преобразился в политического деятеля, который смело и искусно делает свою политику, несмотря на отсутствие опыта. Максимилиан обнаруживает, наконец, врожденную страсть к общественной деятельности. Вернее, пожалуй, это не столько страсть, сколько хладнокровный расчет. Он трезво сознает свое положение: от властей ему нечего ждать поддержки, от дворян и церкви тоже. Нельзя рассчитывать и на богатую буржуазию. В мире сильных Арраса его корабли сожжены. Опираться придется даже не на третье сословие в целом, а на его хотя и низший, зато самый многочисленный слой, на тех, кого он называет «народ»! Этот политический расчет вполне совпадает с его убеждениями, которые он годами если не скрывал, то высказывал осторожно. Теперь, провозглашая их открыто, конкретно, искренне, он может рассчитывать, что подъем третьего сословия будет его собственным, личным подъемом. Он пускает в ход все свои силы и способности. Ведь альтернативой избранию будет только обращение в небытие. В Аррасе карьера кончена, а с его новой репутацией и в другом месте начинать заново не только трудно, но просто невозможно.