«Мы счастливы сообщить вам, что намереваемся опубликовать ваш роман «Сон во Сне».
— Кэрол! Кэрол!
Он колотил в дверь ее квартиры, а сердце его стучало, как бешеное, после того как он пробежал с полмили от метро, а затем взлетел по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек.
— Кэрол!
Она рывком открыла дверь, с выражением ужаса на лице.
— Оуэн, что?.. — начала говорить она, затем вскрикнула, когда он подхватил ее на руки, поднял и закружил, взвихрив ночную сорочку.
— Оуэн, что случилось? — задыхаясь, спросила она.
— Смотри! Нет, ты посмотри!
Он усадил ее на кушетку и, встав на колени, протянул смятое письмо.
— Ох, Оуэн!
Они прильнули друг к другу, и она засмеялась, а потом заплакала. Он почувствовал теплоту ее тела сквозь полупрозрачный шелк, влажные губы, прижимающиеся к его щеке, теплые слезы, бегущие из глаз.
— Ох, Оуэн, любимый… — Она сжала его лицо дрожащими руками и нежно поцеловала, прошептав: — А ты боялся.
— Больше не буду, — пообещал он. — Никогда!
Издательство помещалось в величественном здании, возвышавшемся над городом; внутри было тихо, висели гардины, стояла красивая мебель.
— Если вас не затруднит расписаться вот здесь, мистер Краули, — сказал издатель.
Оуэн взял перо в руки.
— Уррра! Уррааа!
Он кружился в польке в дебрях бокалов для коктейлей, красноглазых оливок, множества закусок и гостей. Которые хлопала его по плечу, топали ногами, кричали, вызывая неописуемую ярость в сердцах соседей. Которые сталкивались и разлетались по комнатам и залам квартиры Кэрол, переливаясь, как ртуть. Которые поглотили все съестное. Которые влили в себя Ниагару спиртного. Которые гадали о будущем потомства в темной спальне.
Оуэн высоко подпрыгнул.
— Я — индеец! — завывающим голосом прокричал он, схватив смеющуюся Кэрол за распущенные волосы. — Я — индеец, и я сниму с тебя скальп! Нет, лучше я тебя поцелую!
Что он и сделал, под бурные аплодисменты и свист. Она прижалась к нему. Хлопки напоминали пулеметную очередь.
— А теперь — на «бис»! — объявил он.
Смех. Поздравления. Оглушающая музыка. Кладбище бутылок в раковине. Звук и движение. Пение хором. Бедлам. Полицейские у двери. «Входи, входи, блюститель закона!»
— Нельзя ли немного потише, люди спать хотят.
Тишина после погрома. Они сидят вместе на кровати, глядя, как серая заря вползает на подоконник: полусонная Кэрол в ночной рубашке, прижимаясь к нему; Оуэн, целующий ее теплую шею, чувствуя, как бьется под кожей ее пульс.
— Я люблю тебя, — прошептала Кэрол.
Она прильнула к нему губами. Наэлектризованная ночная сорочка затрещала, и он вздрогнул, дотрагиваясь до лямок и глядя, как они соскальзывают с белых плеч.
— Кэрол, Кэрол.
Она крепко обняла его.
Телефон звонил и звонил. Он приоткрыл один глаз. Ему казалось, что к веку прикреплены горячие вилы. Когда он моргнул, вилы вонзились в мозг.
— Ох!
Он изо всех сил зажмурился, и комната исчезла.
— Убирайся вон, — пробормотал он звенящему, звенящему телефону и гоблинам, которые отплясывали, стуча копытами, у него в мозгу.
Где-то в пустоте отворилась дверь, и телефон прекратил звонить. Оуэн с облегчением вздохнул.
— Алло? — сказала Кэрол. — О. Да, он здесь.
Он слышал, как шуршит ее платье, почувствовал, как она трясет его за плечо.
— Оуэн, — сказала она. — Проснись, дорогой.
Он видел нежную розовую кожу сквозь полупрозрачный шелк. Он потянулся к ней, но она отпрянула, взяла его за руку, пытаясь приподнять.
— Тебя к телефону, — сказала она.
— Сначала — ты, — сказал он, притягивая ее к себе.
— Телефон.
— Подождет. — Он уткнулся в ее шею, и голос его зазвучал приглушенно: — Я завтракаю.
— Милый мой, тебя к телефону.
— Алло? — сказал он в черную трубку.
— Это — Артур Минз, мистер Краули, — сказал голос.
— Да! — Голова у него раскалывалась от боли, но он улыбался, потому что звонил агент, с которым он разговаривал накануне.
— Вы не могли бы со мной позавтракать? — спросил Артур Минз.
Приняв душ, Оуэн вернулся в гостиную. Из кухни доносилось шаркание тапочек Кэрол по линолеуму, запах бекона и кипящего черного кофе.
Оуэн остановился. Он нахмурился, глядя на кушетку, где провел ночь. Как он здесь очутился? Ведь он спал вместе с Кэрол.
Улицы ранним утром выглядели мистически. После полуночи Манхэттэн казался островом таинственной тишины, акрополем из стали и камня. Безмолвные цитадели оставались позади, и его шаги звучали как тиканье часового механизма в бомбе.