Не помню, как долго я оставался недвижим, не могу и припомнить, когда на башне и стенах начались перемены. Внезапно там появились фигуры, которых не было раньше. Они стояли одна за другой на стене, вырисовываясь на фоне неба, и могли быть каменными изваяниями, высеченными из самой скалы — такими неподвижными они казались.
Было слишком далеко, чтобы разглядеть их лица. Одна стояла поодаль, на верху башни, и была запеленута в саван с головы до пят. Мне вдруг вспомнились рассказы о друидах, о кровопролитии и жертвах. Эти люди поклонялись Луне, а сегодня было полнолуние. Жертву сбросят в пропасть, и мне придется стать невольным свидетелем этого.
В жизни своей я часто испытывал страх, но никогда не ощущал такого ужаса. Он охватил меня всего, я опустился на колени в тени лощины, чтобы меня не заметили в свете лунной дорожки. Я различал, как фигуры на стенах воздели над головой руки, услышал бормотание, сначала едва различимое, потом переходящее в пение, все более нарастающее и глубокое. Звуки отражались от скалы и уходили вверх. Они повернули лица к Луне. Жертвоприношения не было, не было кровопролития, была их славящая песнь.
Я прятался в тени и чувствовал себя непосвященным, даже пристыженным, как человек, случайно попавший в храм чуждой веры. Пение лилось неземное, пугающее и непереносимо прекрасное. Я зажал голову руками, закрыл глаза, согнулся так, что лоб коснулся земли.
Постепенно величественный гимн начал стихать, превратился в шепот, вздох и наконец замер. На Монте Вериту вновь опустилась тишина. Я по-прежнему сидел, обхватив голову руками, и не смел шевельнуться. Я не стеснялся своего страха — я был потерян между мирами: мой мир унесся куда-то, но я не вступил и в их. Теперь я мечтал, чтобы меня снова спрятали облака в свои священные покровы.
Я все еще стоял на коленях. Затем, таясь и пригибаясь, взглянул на скалу — на стенах и башне никого не было. Они исчезли. Черное рваное облако накрыло луну.
Я поднялся, но не двинулся с места, вглядываясь в стены и не замечая никакого движения. Луны не было, и я подумал, уж не страх ли, не воображение сотворили для меня эти фигуры и песни. Луна выглянула снова, и тогда я решился и нащупал в кармане письмо. Я не знал, о чем написал Виктор, но вот что писал я:
«Дорогая Анна!
Провидение привело меня в деревню на Монте Верите, где я нашел Виктора.
Он безнадежно болен, думаю — умирает. Если хотите передать ему письмо, оставьте под стеной, и я отнесу его. Хочу вас предупредить. Я думаю, что ваша община в опасности. Люди в долине напуганы и рассержены из-за того, что их женщины уходили к вам. Кажется, они собираются сюда, чтобы отомстить.
На прощанье хочу вам сказать, что Виктор всегда вас любил и думал о вас».
Я подписался в низу страницы и направился к стене. Подойдя поближе, я различил узкие окна, о которых много лет назад рассказывал Виктор. Мне пришла мысль, что за каждым из них могут укрываться глаза, следящие за мной, подстерегающие меня фигуры. Я остановился и положил письмо на землю у стены.
Когда я это проделывал, часть стены передо мной качнулась и растворилась, в образовавшемся проеме мелькнули руки, сжали меня, опрокинули на землю, схватили за горло. Перед тем, как потерять сознание, я услышал мальчишеский смех.
Проснулся я внезапно, как от толчка, и возвращаясь в реальность из глубины сна, почувствовал, что только что был не один. Кто-то стоял на коленях рядом со мной и вглядывался в мое лицо.
Я сел и огляделся, чувствуя онемение во всем теле. Я понял, что нахожусь в келье футов десяти длиной, куда тусклый свет проникал сквозь узкую щель в каменной стене. Часы показывали без пятнадцати пять. Я пробыл без сознания, должно быть, немногим более четырех часов, и этот неверный свет предвещал восход.
Первое, что я, проснувшись, почувствовал, была злость. Меня обманули — люди из деревни солгали и мне, и Виктору. Грубые руки, которые схватили меня, смех, конечно же, принадлежали самим деревенским жителям. Хозяин с сыном обогнали меня по дороге и поджидали здесь. Они обманывали Виктора годами, а теперь решили обмануть и меня. Но только Бог знает зачем, ведь не из-за воровства же? Кроме одежды у нас нечего красть.
Келья, куда меня бросили, выглядела совершенно голой, необитаемой. Не на чем было даже лежать. Но, странно, они не связали меня. В келье не было двери, вход оказался свободным: длинная щель вроде окна, сквозь которую можно было протиснуться.