Я сказал «к нам», потому что в узкой келье мне вдруг показалось, что я принят товарищами и сам уже стал одним из них. Думая так про себя, я удивлялся всему и был безумно счастлив. Я всегда надеялся, что смерть будет именно такой: отрицанием боли и горя, источником жизни, но не той, что от лукавого ума.
Мальчик, улыбаясь, убрал руки, но ощущение силы и могущества осталось со мной. Он поднялся на ноги, я тоже. Один за другим мы прошли через щель в стене. Здесь не было лабиринта коридоров и аркад, все кельи выходили в просторный, открытый двор, одна сторона которого была обращена к прекрасному двойному пику Монте Вериты, покрытому снегом и утопающему в розоватом свете уходящего света. Ступени, вырубленные во льду, вели на вершину. Я сразу понял, почему было так тихо в кельях и во дворе: остальные, одетые в такие же туники, с обнаженными руками и ногами, с поясками из камней и с коротко остриженными волосами, выстроились на ступеньках.
Мы прошли через двор к лестнице. Не было слышно ни звука: никто не разговаривал между собой, не обращался ко мне. Но они улыбались как и те трое. Их улыбки не были ни вежливыми, ни нежными, какие мы встречаем в нашем мире, а торжествующими, как будто в них сливались мудрость, превосходство, страсть. Люди, окружавшие меня, не имели возраста и пола: нельзя было сказать, мужчины они или женщины, но красота их лиц и тел волновала и трогала более всего, что я знал раньше. Внезапно я неудержимо захотел быть одним из них — так же одеваться, так же любить, как должно быть, любят они, так же смеяться, так же поклоняться и хранить молчание.
Я оглядел себя — свою куртку, рубашку, бриджи, свои толстые носки и горные ботинки — все это мне вдруг опротивело. Моя одежда показалась саваном, покрывающим мертвое тело. Спешно я сдернул с себя все и швырнул во двор подо мной. Я остался на солнце совершенно нагим, не чувствуя ни стеснения, ни стыда, мне было безразлично, как я выглядел со стороны. Я знал лишь, что жажду освободиться от оков того мира, а моя одежда, казалось, выражала мою прежнюю сущность. Мне мешали вещи из обычного мира, напоминая, каким я был прежде.
Мы поднялись по ступенькам на вершину. Перед нами раскинулся целый мир, ясный и безоблачный: уходящие в бесконечность другие пики, меньше чем наш, а внизу, в дымке, — совсем нам безразличные, неподвижные зеленые долины и сонные городки. Я заметил, что двойная вершина Монте Вериты разделена глубокой расселиной, узкой, но непроходимой. С трепетом и благоговением я понял, что глаза не охватят всей ее глубины. Голубые ледяные стены уходили вниз, без единой трещины, в бездну, скрытую в сердце горы. Свет солнца, заливающий в полдень вершину, не достиг бы ее дна, не прошел бы туда и луч полной Луны. Расселина была как чаша, зажатая ладонями пиков вершины.
Кто-то стоял там, на самом краю бездны, одетый в белое с ног до головы.
Хотя я не мог разглядеть лица, скрытого белым капюшоном, высокая прямая фигура с откинутой головой и распростертыми руками внезапно взволновала меня. Я узнал Анну. Никто другой не мог бы так стоять. Я забыл Виктора, его просьбу, забыл, где нахожусь и сколько лет мы не виделись. Я знал только, что она здесь, помнил, как красиво ее лицо, какой она несет покой, слышал ее тихий голос: «Мы стремимся к одному и тому же». Я любил ее всегда.
Они повстречались с Виктором, и Анна выбрала его, вышла за него замуж.
Но брачные узы мало что значили для нас. Мы поняли, как близки наши души в тот самый миг, когда Виктор познакомил нас в клубе, и наши сердца всегда стремились друг к другу, несмотря на все преграды и годы разлуки.
Я совершил ошибку, позволив ей искать свою вершину одной. Если бы я пошел в горы, как они тогда просили в книжном магазине, я бы понял, что творилось у нее на душе. Я бы тоже был очарован горами, не заснул бы в лачуге как Виктор, а пошел бы с ней и не было бы впустую проведенных лет.
Эти годы были бы наши: мои и Анны, мы остались бы вместе здесь, на вершине, вдали от мира.
Я снова взглянул на стоящих рядом со мной, до боли завидуя и лишь смутно догадываясь, какой восторг любви они способны испытывать. Их молчание не было обетом, приговаривающим к мраку. Это был покой, который им подарила гора, приведя в гармонию их умы. Не было смысла говорить: все объясняла улыбка, взгляд и, никогда не замирающий, торжествующий смех, льющийся из глубин сердца. Это был не закрытый, мрачный, замогильный, отрицающий все порывы души орден. Здесь жизнь была полной, требовательной, насыщенной.