— В таком случае не вижу причин для вашего плавания, — насмешливо ответил виконт. — Разве Колумбам не шлют корабли с рабами взамен на золото с рудников? Разве не такие приказы он получил от монархов?
— Ваша наглость возмутительна!
— Но заставила вас задуматься. Ведь так?
— Возможно.
— Спросите себя, в каком вы окажетесь положении, если в Санто-Доминго, в сердце своей вотчины, где за его спиной стоят братья и приспешники, дон Христофор решит обойти вниманием королевские приказы.
— Он не посмеет!
— А как вы думали несколько лет назад — посмеет ли он пересечь Сумрачный океан?
— Думал, что не посмеет.
— Но он это сделал.
— Этого никто не станет отрицать.
— Так что же?
Невозмутимый командор, вечно складывающий руки как для молитвы — можно подумать, в детстве его убедили, будто этим жестом он заслужит место в раю — долго рассматривал висящую над камином картину «Страсти Христовы», словно только что обнаружил на ней нового персонажа, и наконец, когда уже можно было подумать, что его мысли пребывают где-то совсем в другом месте, сказал, обращаясь к картине:
— Скажите, капитан, а вам-то какая от этого польза? — теперь командор посмотрел виконту в глаза. — Только не пытайтесь меня убедить, что человек вашего положения станет рисковать жизнью ради незнакомца вроде меня без серьезных причин.
— Разумеется, нет.
— Тогда в чем же дело?
— Я лишь хочу, чтобы однажды вы отплатили за мои услуги, свершив правосудие.
— Видимо, дело грязное, раз его просят совершить в оплату долга. А это не в моем стиле.
— Правосудие — всегда правосудие, ваше превосходительство. И я не прошу ничего противозаконного, — теперь капитан де Луна надолго замолчал, будто хотел придать своим словам больше значения. — К сожалению, сейчас в Индиях закон отправляют с мучительной медлительностью, так что до сих пор я не получил положенного.
— Расскажите мне о вашем деле.
Виконт коротко рассказал, как от него сбежала неверная жена — добавив при этом, что она якобы прихватила с собой фамильные драгоценности, которые ей не принадлежали, после чего сменила имя и, вопреки всем законам, божеским и человеческим, поселилась в недавно основанном городе на Эспаньоле, где и проживает до сих пор, бессовестно марая его доброе имя.
— Не понимаю, чем она пятнает ваше имя, тем более, как вы и сами сказали, она живет под другим, — лукаво заметил Бобадилья. — Вы сами себе противоречите.
— Если она называет себя Монтенегро, это еще не значит, будто никто не знает, что она моя жена.
— Но даже если и так, мне это кажется делом чести, а не закона.
— Любой закон должен уважать честь мужчины, точно так же, как любой человек чести обязан подчиняться закону, — виконт нетерпеливо подался вперед. — И что мне теперь прикажете делать? Я не могу создать новую семью, не могу заключить новый брак, как подобает доброму христианину, а эта потаскуха тем временем шляется по кабакам Санто-Доминго, и никто не может покарать ее должным образом, хотя бы посадить в тюрьму. Надеюсь, хоть вы меня поймете.
— Никто не имеет права брать исполнение закона в свои руки.
— Даже тот, кто устал дожидаться справедливости?
И снова картина над камином полностью завладела вниманием этого человека, похожего на ленивца из амазонской сельвы, которому еще предстояло многому научиться, прежде чем отправиться в путь. Когда он заговорил, то в его голосе звучали сомнения.
— Нужно набраться терпения. Всему свое время.
— Я жду уже почти восемь лет, ваше превосходительство. С такими темпами когда я смогу завести новую семью, придется начинать сразу со внуков.
И тень улыбки не тронула губ его собеседника; даже в глазах у него ничего не мелькнуло. Не случайно именно дона Франсиско де Бобадилью королева Изабелла и король Фердинанд лично выбрали для трудной задачи: разобраться с тираном вице-королем, злоупотребившим своим положением и позволившим себе слишком многое. Бобадилья представлял свою жизнь не иначе, как постоянной епитимьей; стоило жизни стать чуть легче, как он тут же заковывал себя в железный панцирь, и ничто не могло его пробить.
Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как монархи приняли решение послать его на Эспаньолу и подписали документ о назначении его первым лицом Нового Света. Тысячи нетерпеливых голосов взывали к Богу и дьяволу, умоляя покончить наконец с ненавистной диктатурой Колумбов, однако Бобадилья не торопился вписать свое имя в историю.
Возможно, он понимал, что в тот день, когда его корабли поднимут якоря, ничто уже не спасет его от того, что он останется в памяти многих поколений как серый человек без прошлого, унизивший одного из величайших гениев в человеческой истории. Потому он и не спешил сделать первый шаг, хотя все считали, что он просто собирает необходимые силы.