У входа в кино Анна Павловна сказала:
— Ребята, постойте здесь на тротуаре, пока я буду покупать билеты. А ты, Сережа, последи, чтобы никто не выбегал на дорогу.
Старшая вожатая скрылась. В эту минуту и произошло то, что до основания потрясло все существо Сережи.
Через улицу переходил старик. Никто не обратил бы на него внимания: мало ли стариков ходит по городу? Но он, поскользнувшись на обледенелой мостовой, остановился посреди улицы. Тут-то Сережа и увидел, что он очень стар, что его выцветшие, как тусклое осеннее небо, глаза видят плохо, а палочка, на которую он опирался, не может найти опоры, потому что скользит на камнях.
Вылетевший из-за угла грузовик заскрежетал тормозами и осторожно объехал старика. Высунувшийся из кабины шофер крикнул:
— Дед, завяжи шнурки!
Только теперь Сережа и толпившиеся вокруг него октябрята разглядели, что шнурки на ботинках старика развязались. Старик наступил на них и поэтому не мог двигаться.
— Дедушка, шнурки! — озабоченно крикнул Сережа. — Завяжите шнурки!
— Дедушка, завяжите шнурки! — разноголосо закричали октябрята.
Старик попытался согнуться, но покачнулся и, слабо застонав, схватился за поясницу.
На пороге кинотеатра показалась старшая вожатая,
— Что случилось, ребята? — спросила Анна Павловна. Девочки и мальчики наперебой объяснили: старик не может завязать шнурки.
Анна Павловна ничего не сказала. Она только как-то странно взглянула на Сережу.
Потом она подошла к старику, опустилась на колени, и притихшие ребята увидели, что она старательно завязывает шнурки на его ботинках.
Анна Павловна поднялась и отряхнула голубую шубку. Она взяла старика под руку и осторожно довела до тротуара.
— Спасибо, доченька, — глухо сказал старик.
Никогда в жизни Сереже не было так стыдно!
…Вечером, когда семья Назаровых ложилась спать и когда наступил час откровенных разговоров, взволнованный Сережа поведал отцу о своем позоре. Он так и сказал:
— Пап, ведь это позор, что я не догадался сам помочь дедушке?
— Ну, я бы не говорил так резко — позор, — улыбнулся в сумраке отец. — Но вообще-то получилось, брат, прямо скажем, некрасиво.
— Как же мне теперь?…
— А ты подойди к Анне Павловне и скажи, что я, мол, виноват, не сообразил сразу, как поступать надо.
— Стыдно…
— Ничего, — усмехнулся отец, — иногда и постыдиться полезно.
— А знаешь, пап, почему мне еще стыдно?
— Почему?
— Потому что все это видели октябрята! Шляпа я, а не октябрятский вожатый! Я же говорил на совете дружины, что не могу воспитывать детей!
— Гм… Ну, знаешь, Сережа, думается мне, что ты больше, чем надо, казнишь свою совесть. Важно, что ты понял свою ошибку и теперь всегда будешь помогать старикам. Ведь правда?
— Ага, — вздохнул Сережа.
— А вожатая, видно, у вас хорошая.
— Очень! Я раньше не думал, что она такая хорошая!
— Просто молодец у вас вожатая! — помолчав, проговорил отец. — Ни слова тебе не сказала, а душу перевернула! Это, брат, искусство! Ну, спи, сынок, утро вечера мудренее…
Глава ПЯТАЯ
Улетел, развеялся в бескрайних задонских степях северный ветер, и опять засияло над Ростовом весеннее солнце.
После уроков Лиза долго и упорно звенела во дворе колокольчиком, пытаясь приучить Тимошу пить молоко по звонку. «Условные, рефлексы» не вырабатывались: ежик все время норовил убежать под веранду.
— Ну куда же ты? — кричала Лиза. — Вот чудак! Это же не молоко, а настоящие сливки!
За ее спиной стукнула калитка. Она оглянулась, продолжая сидеть на корточках у крыльца. Во двор вошли трое — отец и следом за ним молодой, аккуратно выбритый мужчина, в ладно сшитом пальто мышиного цвета и темноглазая девочка лет четырнадцати-пятнадцати.
— Лизок! — громко сказал отец, увидев дочь, которой в эту минуту удалось вытащить ежа из-под крыльца. — Поди-ка сюда. Это же твоя двоюродная сестра! Катя! И двоюродный брат! Степа! Ну, целуйтесь, сестры! Что же вы?
— Очень милая у нас сестренка, дядя Костя, — снисходительно сказал мужчина, с улыбкой разглядывая Лизу и ежика. — Очень милая!
— Понимаешь, что случилось, Лизок? — продолжал отец возбужденно. — Выбежал я сегодня из депо папирос купить и вдруг вижу — идут по вокзальной площади вот эти двое! | Ты понимаешь, Лизок? Степа, оказывается, уже целый, год живет в Ростове вместе с Катей! Снимают полутемную комнату возле базара… Ах, Степан, Степан! И молчал, нахал эдакий! Нет, ты, братец, лучше не оправдывайся!