Я оглянулся на Сашу. Он стоял, побелевший до такой степени, что в первое мгновение мне даже показалось, что я вижу не его, а какого-то другого мальчика, отдаленно напоминающего Сашу.
Потом мы побежали прочь. И, только пробежав несколько кварталов и выбившись из сил, Саша сел под забором прямо на землю и заплакал. Я опустился рядом и обнял его.
— Витя, — задыхаясь, шептал он сквозь слезы, — это же такой человек был!.. Такой человек! Ну как же мы будем без Георгия Савельевича?
Я молчал, не в силах ответить. Саша неловко вытер ладонью слезы и, глядя куда-то мимо меня, жестко сказал:
— Жаль, нету у нас с тобой оружия… Бить их надо, проклятых!
Резким движением Саша вдруг вывернул карманы, высыпал конфеты на дорогу и начал топтать ногами.
— Вот!.. Вот!.. Вот!.. — говорил он, задыхаясь от ярости и слез.
Глава ПЯТАЯ ОРУЖИЕ
Жить с каждым днем становилось труднее. Купить что-либо из продуктов было невозможно.
Каким-то чудом у нас еще сохранилась корова. Именно в то время я убедился, что на свете нет ничего вкуснее парного молока с вареной картошкой.
Жили мы в постоянном страхе. Каждый день фашисты кого-нибудь расстреливали. Несколько раз тетю Нюшу вызывали в городскую комендатуру и выпытывали, где дядя Леня. Несколько раз к нам приходили с обыском.
По утрам я и Саша уводили корову пастись на выгон. Делали мы это очень осторожно, убедившись предварительно, что поблизости нет гитлеровцев: очень мы боялись, что они отберут у нас корову.
На выгоне стояли пустые складские помещения Заготзерна, под черепичными крышами которых жили ласточки и дикие голуби. Мы привязывали корову между сараями так, чтобы ее не было видно, садились в тени и вели нескончаемую беседу о том, как нам начать вредить гитлеровцам. Но сколько мы ни строили планов, выходило, что без оружия мы как без рук.
Вокруг было спокойно и тихо, в тишине где-то печально ворковала горлинка, ласточки с легким свистом чертили воздух кругом сарая, стремительно проносясь мимо нас.
— Война, — сказал как-то Саша, — а мы с тобой корову пасем.
— А что же делать, Саша?
— Я листовку нашел. Там написано: надо создавать врагу невыносимые условия!
— Да как же ты их будешь создавать? Что мы с тобой можем?
— Другие же могут! Вот хоть бы эту листовку кто-то разбросал по городу. Полицаи до сих пор рыщут по домам, да сделать ничего не могут.
— Это, наверное, подпольные коммунисты действуют, Саша.
— Вот бы, Витя, разыскать их.
— Да, держи карман шире, пришлют тебе пригласительный билет! На то и подпольщики, чтобы никто не знал, где они.
— А здорово действуют! — блеснул Саша глазами. — Говорят, немцы боятся за город даже нос высовывать. Как высунут — так партизаны и накроют! Эх, достать бы нам оружие… По одному пистолетику только бы!
Как-то рано утром Саша взволнованно растолкал меня в постели и зашептал:
— Витя, я сейчас на выгон бегал… Нельзя сегодня корову вести…
Я спустил ноги с кровати.
— Ты почему без меня на выгон бегал? Почему не разбудил?
— Попробуй разбуди тебя! Спишь, как сурок.
— Чего ты орешь?
— Я не ору, а шепотом говорю… Немцы оружие в сараи привезли, забор из колючей проволоки делают.
Я слетел с постели и быстро оделся. Мы пробежали на выгон и залегли в бурьяне. Действительно, группа немецких солдат натягивала на столбы возле складских помещений Заготзерна колючую проволоку. Другая группа разгружала грузовые машины с каким-то оружием.
Часа через два солдаты уехали, оставив под деревянным грибком часового с автоматом.
— Ну, — сказал Саша, серьезно посмотрев мне прямо в глаза, — понимаешь, что надо делать?
— Понимаю! — кивнул я, хотя на самом деле ничего не понимал.
— Вон дождевая канава. По ней можно незаметно пролезть под колючей проволокой до того сарая.
— Опасно, — качнул я головой.
Саша нахмурился:
— На войне всегда опасно… Сегодня ночью и полезем. Однако ночью гитлеровцы поставили второго часового. Из своей засады мы видели двигающиеся во мраке фигуры солдат, блеск электрических фонариков и ясно слышали незнакомую речь.
— Надо днем, Саша, — шепнул я.
— Да, надо днем, — вздохнул он. — Ты утром выгонишь корову для отвода глаз, а я полезу…
Утром небо заволокло серыми тучами. Порывами дул холодный северный ветер, накрапывал дождь. Одинокий немецкий часовой, подняв воротник шинели, сутулился под грибком.