— Наврала Валька, — засопел Саша. — Так я и знал!
— Странно, — размышлял я вслух, медленно идя по тротуару. — Улица Первого мая, зеленая вывеска…
— Постой… — остановился Саша. — Сапоги-то на дратве! Пошли обратно, Витя.
Он решительно постучал в дверь, и мы услышали тот же голос:
— Вам я уже по-русски говорил, молодые люди, что у меня нет кожи. Или вам по-немецки говорить надо? Тогда я полицая позову. Чего вы улыбаетесь? — по-видимому, он наблюдал за нами в щелочку двери.
— Извините, гражданин, — сказал Саша, — нам надо сапоги на дратве заказать…
Наступило молчание, затем щелкнула задвижка, и мы увидели на пороге морщинистого, седого человечка в жилетке, с очками в металлической оправе на маленьком носу. Наклонив голову, он вопросительно посмотрел поверх очков сначала на Сашу, потом на меня. Глаза у него были светлые, добродушные, с хитрецой.
— На дратве? Конечно, можно подумать, — сказал он, продолжая рассматривать нас. — А скажите, молодые люди, так-таки на мне и свет клином сошелся? Так-таки один Воронков и может сапоги на дратве шить? Или больше нет сапожников в Борисове?
Я торопливо проговорил:
— Нам посоветовал один старый знакомый…
— Ну, если старый знакомый, тогда заходите.
Через крошечные сени мы прошли в низенькую квадратную комнату со светлыми зелеными стенами. Половицы тонко запели у нас под ногами. Почти половину комнаты занимала большая русская печь.
В комнате было чисто, пахло кожей. Старик сейчас же сел за столик подле окна и, поправив на носу очки, принялся за работу. Мы все еще стояли у порога с фуражками в руках.
Через несколько минут, словно вспомнив, что мы в комнате, старик разогнулся и коротко спросил:
— А сколько вам лет?
— Четырнадцать, — сказал я. — Обоим.
— Ну, обоим, положим, двадцать восемь, — почему-то вздохнул Воронков и снова углубился в работу. Но через — минуту он опять посмотрел на нас поверх очков. — Значит, по четырнадцати? — повторил он вопрос. — Это хорошо.
— Скажите, пожалуйста, что нам нужно делать? — спросил Саша.
— А я почем знаю! — довольно равнодушно проговорил старик. — Мое дело — сторона, — прибавил он, заколачивая гвоздь в подошву старого ботинка.
— Да как же так? — растерялся я.
— А так же. Я политикой не занимаюсь, я не комсомолец. Мне, молодые люди, седьмой десяток идет!
— Так что ж нам, уходить? — У Саши дрогнул голос.
— Зачем уходить, подождите. Да вы чего стоите? Ступайте-ка в ту комнату. — Воронков кивнул на двустворчатую голубую дверь. — Уж вы меня простите, угостить вас нечем. Сахара нет, да и чая нет… А ты ремесленник?
— Учащийся ремесленного училища!
— Так, так, я и смотрю — форма у тебя, как у ремесленника.
Он распахнул створки двери и пропустил нас в другую, беленькую комнату. У стен стояли две одинаковые крашеные кровати, покрытые светлыми покрывалами, множество подушек — одна меньше другой — лежало поверх них под кружевными накидками. На окнах, задернутых занавесками, розовыми огоньками цвела герань, а на стенке, над небольшим столиком, хрипло и сбивчиво стучали ходики.
Мы сели у столика на заскрипевшие стулья, и старик закрыл за нами дверь. Яркоперая птичка запрыгала в клетке над окном и склонила набок голову, словно разглядывая нас.
Ждали мы недолго. Через четверть часа Воронков впустил кого-то в дом, мы услышали тихие голоса, дверь открылась, и в комнату вошли Валя и смуглолицая девочка в клетчатом платье.
— Ну, давайте знакомиться, — смущенно сказала девочка и, протянув мне руку, представилась: — Нина Воронкова.
Потом она подошла к клетке и громко спросила:
— Батя, вы кормили чижа?
— Ну, конечно, про чижа ты вспомнила, — заворчал старик в соседней комнате. — А ты бы лучше спросила, чем сам батя кормился?
Девочка взглянула на нас и, смущенно улыбнувшись, сказала отцу:
— А в ящике нет проса, батя?
— Вот и посмотри сама.
Нина быстро вышла. В соседней комнате заскрипел выдвигаемый ящик, и она принесла в вытянутой руке горсточку зерен. Пока она кормила чижа, Валя безмолвно стояла, прислонившись к стене и заложив руки за спину.
— Мы, наверно, все ровесники, — сказала вдруг она.
— Мне скоро пятнадцать, — солидно кашлянул Саша.
— Мне-то четырнадцать, — вздохнула Нина. — А Вале уже пятнадцать.
— Какая же это разница — пять-шесть месяцев! — Саша махнул рукой. — Все равно, можно сказать, одногодки.
— Вот и не все равно! — запротестовала Нина. — Валя уже комсомолка, а у меня заявление не принимали. Так вожатая и сказала: погоди еще немножко.