Пока они разговаривали, я с бьющимся сердцем опустил в сумку женщины листовку и двинулся дальше. Клавдия неожиданно окликнула меня:
— А куда вы уходите, молодой человек? — по-видимому, она не узнавала меня. — Хотите сигареты? У меня есть хорошие немецкие сигареты.
— Дрянь, а не сигареты, — сказал за моей спиной какой-то прохожий. — Не табак, а эрзац высшего сорта. У Гитлера все эрзац.
— Не слушайте его, молодой человек, очень хорошие сигареты. А вам, гражданин хороший, может влететь за партизанскую пропаганду.
— И сама-то ты эрзац, а не человек! — махнул прохожий рукой и скрылся в толпе.
Я шел, наблюдая за женщиной с девочкой. Мне очень хотелось посмотреть, что будет делать женщина, когда обнаружит в своей сумке листовку, которая начиналась словами: «Смерть фашистским захватчикам!» Не теряя из виду женщину и девочку, я шел по базару, незаметно там и тут оставляя на прилавках листовки. Женщина остановилась перед небольшой горкой картофеля. Несколько картофелин она сняла с весов и положила в сумку, три-четыре секунды помедлила и вдруг вынула листовку и поднесла к глазам. Я видел, как она вздрогнула, оглянулась и, быстро сложив бумагу, засунула ее в рукав.
«Как хорошо! Как хорошо! — думал я ликуя. — Какая это замечательная женщина и какая у нее славная девочка!»
Потом я двинулся обратно по ряду. Листовки исчезли, и все вокруг было по-прежнему спокойно.
Окрыленный успехом, я вошел в самую гущу толпы и медленно поплыл за ней, зажатый со всех сторон. Сердце мое билось все чаще. Ни на кого не глядя, я совал листовки направо и налево между чьими-то спинами и животами. Это длилось полминуты, может быть, минуту. И вдруг я почувствовал, как толпа за моей спиной схлынула и вокруг меня стало просторно. Я оглянулся. Десятки людей молча и сосредоточенно склонялись к земле, подбирая листовки, и, быстро их прятали.
Со всех сторон сюда торопились новые люди.
— Что случилось?
— Тише! Наши листовки!
— Где? Где? Дайте, товарищ!
— Все кончились…
— Эх, ты. Жалость!
— Дайте хоть одну, граждане!
Меня снова зажали, и я выпустил на волю еще партию листовок. Выбравшись из толпы, я увидел, как со всех концов базара продолжают сбегаться мужчины, женщины, дети. Меня почти сбил с ног низенький старый колхозник. Он тяжело дышал, седая голова его тряслась, и покрасневшие обветренные глаза слезились. Старик схватил меня за руку твердыми шершавыми пальцами и сокрушенно — вздохнул.
— Опоздал! Ох, господи ты боже мои… Ноги мои не такие! Сыночек, миленький, ты, должно, успел подхватить? Подари мне, старому! Говорят, наши там пишут! А я тебе лучку, морковки дам. Подари, сыночек!
— Одна у меня есть, дедушка. Нате, возьмите, — шепнул я и передал старику листовку, которая и на самом деле у меня была последней.
Где-то неподалеку раздался свисток и следом за ним громкий и гневный голос какой-то девушки:
— Отойди! Ну! Читала, потому что глаза есть! И буду читать! У, гад фашистский!.. Ой, маменька, да что же ты мне, проклятый, руку выламываешь… Ой, ратуйте, люди добрые!
Толпа расступилась. Задыхающийся полицай, здоровый и мордастый, с тупым упорством тянул по образовавшемуся проходу девушку со сбившимся на плечи платком.
— Вот я тебя в гестапо, ба-альшевицкая твоя душа! — шипел он.
— У тебя, гадина, совсем души нет!
Девушка ухватилась за белую нарукавную повязку полицая, на которой было написано: «Служба порядка». Слова эти никак не вязались с видом полицая, который был похож на бандита. Да и мог ли кто-нибудь другой, кроме уголовника, согласиться по доброй воле исполнять эту гнусную и презренную должность.
Девушка рванулась, повязка лопнула и упала под ноги. Это окончательно разъярило полицая. Он широко размахнулся, чтобы ударить девушку, но она вдруг юркнула в сторону и исчезла в толпе.
— Стой! — хрипло заорал полицай, устремляясь за ней. Но толпа уже сомкнулась, и он беспомощно метался, зажатый со всех сторон. — Разойдись! — хрипел он, размахивая над головой кулаком. — Разойдись, говорят вам!
— Да я-то что могу сделать! — громко ответил ему чей-то веселый голос. — Меня самого зажали.
— Разойдись… я жаловаться буду!
Это было глупо, и толпа дружно захохотала.
— Напиши заявление Гитлеру, нехай танк на помощь пришлет! — крикнули издалека.
Новый взрыв хохота прокатился по базару.