– Вот как, в первый день? Ты порочное создание!
– Учти, только целомудренная девушка может быть такой порочной.
– Ага, попалась! Короче, ты, которая ни за что…
– Ты же меня совсем не ценишь! Никогда не говоришь, как красивы мои глаза… мои волосы… мои губы. Они определенно не безобразны. Во всяком случае, ты бы мог по меньшей мере все во мне найти красивым. Ты должен это говорить, я нуждаюсь в этом. Если бы я захотела, я бы могла каждый день найти себе… даже богатого, у которого есть машина, но я выбрала тебя. А у тебя даже нет приятного слова для меня. Ты не умеешь даже ухаживать за мной.
– Я не сторонник красивых слов. Не хочу тебя усыплять хлороформом.
– Если разобраться, именно поэтому я и пришла к тебе!
Она молча смотрит перед собой.
– Ты собираешься и дальше сердиться на меня?
– Я не сержусь.
– Тогда поцелуй меня в шею.
– Зачем ты говоришь, что в любой день можешь найти кого-нибудь, если захочешь?
– Если бы ты знал, Monpti, как часто со мной заговаривают! Если бы ты знал, как я люблю тебя… Подожди еще совсем немножко. Может быть, уже завтра…
– Разреши мне поцеловать край твоего платья, как сделал бы рыцарь эпохи средневековья.
Двадцать вторая глава
Я сижу здесь, в «Кафе дю Дом», и пью кофе со сливками на обед. Это благородное занятие. Время от времени это тоже необходимо.
Но осторожно, вокруг меня сидят исключительно богатые люди. Поклонники богемы появляются лишь с приходом ночи, притягиваемые светом, как ночные мотыльки.
Надо, почитать газеты. Но я буду читать газеты не с последних страниц, а с самого начала.
«Во Франции очень мало детей».
Да, это правда. Черт знает, чем занимается сегодняшняя молодежь.
После часового чтения газет все в этом мире может опостылеть. Я отправляюсь на прогулку на бульвар Монпарнас. Перед обувными магазинами я притормаживаю и заглядываю вовнутрь. Женщины, когда примеривают туфли, забывают про всякое приличие и показывают свои ноги аж выше колен – поворачивают их вправо и влево, как будто делают все это для того, чтобы отсюда, снаружи, можно было их хорошенько рассмотреть. «Тебе хорошо видно сейчас, милый? Тебе нравятся мои ножки, мой сладкий?»
Так я добираюсь до площади Италии.
А что, если сегодня поужинать? Сегодня ужин, а завтра…
Я тотчас обнаруживаю простенький ресторанчик. Засаленное меню висит на двери. Так, этот ресторан не должен быть дорогим. А в остальном да хранит нас всех Господь.
Внутри за маленькими мраморными столиками сидят люди и шумно едят. Рабочие в синих блузах, с длинными, свисающими усами, тонкошеие чиновники в крахмальных воротничках и галстуках-регатах и несколько слишком молодых и слишком старых женщин. Все пьют красное вино.
Кельнер приносит сразу двадцать блюд, выстроив башню из тарелок, расположившихся одна над другой: чесночные колбасы свисают в персиковый компот, кусок бифштекса соскользнул с края тарелки и устало прислонился к уху официанта.
Отступление уже невозможно. Ничего, главное – спокойствие, здесь должно быть дешево.
Я сижу напротив пожилого лысого мсье, который сразу начал кашлять мне прямо в глаза – он как раз ел шпинат, между прочим.
Скатертей тут нет. Другие уже приняли это к сведению.
Я, правда, вынужден был обходиться уже совсем без других вещей, но в том-то и дело, что со временем совершенствуется вкус человека.
Мне принесли мясо а-ля Маренго. (Бедный Наполеон, ведь он все-таки победил при Маренго. Что же тогда было бы за мясо, проиграй он ту битву…)
– Сыр, пожалуйста…
Я получаю небольшую дольку сыра Грайер, из которой выглядывает что-то черное. Рассматриваю сие поближе. Ну да, это, должно быть, род жучка. Должно было быть, в прошлом надо говорить, так как вторая половина туловища отсутствует. Она осталась в другой дольке сыра. Кто-то другой получил ее, возможно, даже уже съел. Интересно, кто бы им мог быть среди этакого скопления людей?
Должен признаться, я сожалею не о насекомом – в конце концов, зачем ему понадобилось прогуливаться именно между двумя порциями? Мне жаль сыр. Я говорю кельнеру, что он должен взглянуть на мой сыр.
– А что там смотреть?
– Здесь половина маленького червячка.
– Ну и что?
– Червяк. Точнее: invertébré à corps mou et dépourvu de membres, представитель цефалоподов. Будь он еще жив и ползал бы, я мог бы вместе с римлянами воскликнуть: «Vera incessu patuit dea!»
Моей образованности никто не удивляется. За соседним столом мужчина в белом галстуке замечает:
– Этого надо бы тоже в банку со спиртом.
– Пожалуйста, но отсутствует половина.
– Да не эту вещь, а вас.
Мсье в очках, с грязными руками говорит просто «Пардон». Он берет пальцами мой сыр с тарелки и подносит его к носу, изучая, он близорук.
– Вы заблуждаетесь, мсье, – объявляет он затем, – это никакой не цефалопод… ха-ха-ха… и уж конечно, не ламеллибранхиат или гастропод, если быть точным. Во всяком случае, надо бы иметь и вторую половину.
Это ученый. Теперь любой может легко представить, как выглядят руки ученого в ресторане, когда он ест.
– Если вы хотите видеть насекомых, молодой человек, то приходите ко мне! Я покажу вам пелециподезов – вы поразитесь. Мои «моллюска вермис» неповторимы.
– Вы коллекционер?
– Моя коллекция так богата, что вы будете хлопать глазами и рот разевать.
– Вы ее здесь собрали?
Кельнер возвращается, забирает сыр и, в высшей степени негодуя, показывает его еще кому-то.
– Совсем крохотная мушка, мсье, и даже вряд ли она, ибо у нее совсем нет крыльев.
– Надеюсь, вы замените мне мой сыр?
– Но я просил бы вас, этакое мальчишество, – говорит с укором кельнер и прочищает нос с помощью салфетки. – Неужели это стоит разговора?
– Червяк небольшой, ничего не говорю, вы правы. Но я клянусь, что я не хочу его и в таком виде – вообще, я просто боюсь всех червей. Я не мстителен по природе, я знаю, что в свое время черви и меня сожрут, но тем не менее я не хочу их есть, en attendant.
Толстый мсье рычит мне:
– Ну, недурно! Червяк, подумайте! Так вы только поэтому и не хотите есть сыр? А что говорить тогда моему кузену, которого вчера переехал трамвай? А дяде Лефакару, который уже шесть недель как помер?
– Свети ему вечно свет небесный, мсье, но шутки в сторону – даже ради вашего кузена я не буду есть червей.
Появляется новый посетитель. Кто-то кричит ему навстречу:
– Жорж, если хочешь посмеяться, взгляни на сыр у этого типа!
Неприязненная атмосфера сгущается вокруг меня. Я быстро заказываю слоеный яблочный пирог. Кто-то тянет руку к моему сыру.
«Plaît-il? Вы позволите?» – должен он был бы сказать, согласно моему словарю, однако он говорит:
– Passe-le moi, salaud, et pis ta gueule, hein! Дай сюда, ты, мерзавец, и заткнись!
Он съел его. Это был апаш. Надо быть начеку! Я слегка кланяюсь.
Здесь едят яблочный пирог ложками, но не потому, что он мягкий. Наоборот, твердый, дьявольски жесткий. Маленькая ложечка, собственно говоря, здесь, скорее, чистый символ; трогательно, но неуместно, так как ложкой едят только изысканные кушанья.
Я вонзаю ложку в пирог. Оттуда выкатывается небольшая черная вещица и падает на стол. Я хватаю ее.
– Славно! – говорит мужчина в белом галстуке. – Этот опять что-то нашел. Неплохо!
– Ничего я не нашел!
– За что вы хватаетесь тогда? Вы ловите мух? Ma parole, quel type! Честное слово, ну и тип!
Я быстро поедаю пирог, чтобы избежать линчевания, и расплачиваюсь. На улице я с облегчением констатирую, что маленькая черная вещица была не чем иным, как дробинкой. Они сшибают яблоки дробью!
Домой я иду пешком.
Минуло десять вечера. Предместье уже спит. Ветер шуршит оборванными плакатами на стенах ветхих, подпертых черными балками домов.
Бездомная собака с поджатым хвостом молча бежит посреди мостовой. Мужчина бурно целует женщину в воротах дома.