ГЛАВА 4. МОНТСЕРРАТ ЭДЕЛЬШТАЛЬ
В распахнутую настежь балконную дверь влетел яростный порыв ветра, принёсший с собой запах океана и цветов. Я, оторвавшись от завтрака, в который раз посмотрела на экран лежащего на столе ноутбука. В открытой программе «Скайп» к фотографии Роберта тянулась тонкая дорожка - вызов абонента. Я не боялась, что разбужу Кастильо, наоборот, зелёный кружочек напротив его имени говорил о том, что Роб ждал моего звонка. Вероятнее всего, отошёл и не слышал. Ничего, вернётся. Подожду.
Завтрак я выбрала довольно скромный - аппетита не было. Ночной стресс, который испытала от встречи со Штефаном, теперь выглядел истерикой на пустом месте, но нервы оставались напряжёнными.
Уже в самолёте я собрала волю в кулак и отрешилась от нечаянной встречи. Нет, не забыла, а приняла её, как немыслимое, но произошедшее со мной. Уже победа.
Первые дни после освобождения заложников я была словно замороженная, пустая. Работал только мозг, а эмоции застыли. Я всё оценивала только созерцательно, не пользуясь чувствами.
Мне было легко первый раз явиться для беседы в полицию, ведь ничего не помнила с того момента, когда Штефан решил сдаться. Первое устойчивое воспоминание - машина скорой помощи и мужчина в форменной одежде.
Долгие расспросы лейтенанта, ведущего это дело, утомили в тот день, и потому полицейские просто показали записи видеокамер в банке, с беспилотника через окно, включая ту, что вёл один из боевиков в режиме онлайн. Их приобщили к делу как прямые улики.
Первая запись с камер зала оказалась недолгой. На ней я входила через двери, разговаривала с девушкой за стойкой, осматривалась. Удивительно, но из памяти словно вырезали кусок, когда я видела всех будущих заложников вместе и смотрела на них как бы со стороны. Потом через дверь влетели мужчины в чёрных масках с оружием, заставили нас лечь на пол. Фигурка девушки, метнувшаяся к двери, подрагивание оружия в руках Штефана, направленное на неё.
Конец. Официальная запись закончилась. Возобновили просмотр уже с другого ракурса.
Я наблюдала за мужчиной, единственным, кто был среди заложников в зале. Он первым лёг на пол и заставил это сделать женщину средних лет - худосочную, с короткой стрижкой. Мне показалось, они были парой, ведь легли рядом, лицом друг к другу. У обоих руки на затылке.
Бандиты носились, точно коршуны. Каин - я узнала его сразу, так же как и Штефана - согнулся над парочкой женщин. Его плечи сотрясались, а дуло «Калашникова» он направил на них. Женщины похожи друг на друга - мать и дочь.
Потом всё померкло, экран запорошил крупный «снег» помех.
На другом ролике я защищала Штефана своим телом, когда штурм был в самом разгаре. Потрясающе, но отчётливо видно всё до мельчайших подробностей. В памяти не осталось ничего, но когда смотрела в монитор компьютера и видела себя с поднятыми руками, распятую на теле Штефана, осознавала, что это происходило на самом деле.
Следила за событиями на видео отрешённо, словно за репортажем по телевизору, и не могла поверить, что там была я.
По дороге домой из полицейского участка ревела белугой, растирая солёные капли по щекам - плохой из меня свидетель. Столько народа увидело моё унижение, а я даже вспомнить ничего не могла. Меня не волновал тогда и не тревожил сейчас страх, который испытывала, а переживала по поводу последствий - той лужи на полу и выброшенного в мусор белья. Меня осквернили, заставив испытать трепет, пережить унижение. Я успокаивала себя тем, что у того мужчины со стеклянными глазами сработал тот же инстинкт, только повезло ему меньше. Или больше?
Потом я убедила себя, что момент моего осквернения никто никогда не увидит. Его не запечатлела камера, он остался только в моей памяти. Или приснился? Чего не узришь в бреду, когда воображение работает иначе?
Не было этого! Не было! Могу жить дальше. Видение останется при мне.
До того момента, как я отправилась к доктору Филиппову, мне часто снился один и тот же сон: Николя направлял на меня дуло «Калашникова». Не было ничего вокруг, кроме колонн банка, узкого окна с мужским трупом под ним, глаз Николя в прорезе «Балаклавы» и чёрного отверстия оружия.
Когда явилась к психотерапевту, он долго разговаривал со мной. Мне вдруг понравилось вот так, без затей общаться с ним, точно с другом... Или с самой собой? Я никак не могла примирить себя с действительностью, принять её, потому первые две недели Филиппов приезжал ко мне домой. Его встречала мама, поселившаяся у меня на месяц, провожала ко мне в комнату.
Пожалуй, визиты психотерапевта стали для меня толчком к началу жизни «после». Для мамы и папы я приводила себя в порядок, для врача - готовила ответы для спора. Да, мы спорили с ним - смешно. Говорили о жизни, он высказывал точку зрения, и я отстаивала, оправдывала свои прежние поступки. Врезаться в обычную человеческую жизнь под знаком «до всего» очень трудно, гораздо проще вылететь из неё.