– Хорошо. Принято.
– Знаешь, раз уж он мелькал в её дневнике, то мог вращаться в нашем кругу. Может, удастся получить информацию о Шульце ещё и от друзей Анны. Если потребуется переговорить с кем-то высокопоставленным, звони мне, я договорюсь о встрече.
– По рукам. Приятного тебе полёта, шефиня, – усмехнулся Роб.
– А тебе гладкого расследования, Робик. Надолго не прощаюсь.
Я нажала отбой и сунула руку в карман вместе с мобильником. Пальцы коснулись свёрнутого листа бумаги, но на этот раз я не испытала неприятных эмоций. Работа умеет лечить, встряхивает и перетряхивает, точно старые платья в гардеробе, прежние переживания, избавляя от затхлости.
Заспешила домой, в свою уютную квартиру с камином, мечтая о бокальчике вина. Выпью, отдохну немного, а потом отправлюсь в отпуск.
***
В аэропорт я прибыла, но выпитого вина хватило лишь на поездку до него. От страха, спиртное во мне быстро выветрилось, и требовалась новая порция, чтобы заставить себя сесть в самолёт – боялась высоты с самого детства.
На отдыхе настаивал мой психолог, работавший со мной после того, как оказалась заложницей в банке. Он сказал, что хорошо бы не забивать свою жизнь работой, и не уходить от проблем, погружаясь в другие, а наоборот – развернуться к миру, почувствовать вкус существования в нём. На мои протесты, что мне на данный момент трудно оказаться где-то на чужой территории, среди незнакомых людей, психолог отреагировал своеобразно:
– Вы навсегда останетесь жертвой, Монтсеррат, таков ваш удел. Вы жертва, ведь продолжаете жить внутри сформировавшегося под гнётом страха вакууме, иллюзии. Я предлагаю вам всего лишь окунуться в другую историю, прочувствовать на себе перемены. Начать можно и с климатических изменений: из холода в жару.
Я невольно улыбнулась, проходя к стойке регистрации и становясь в очередь.
В тот день, когда психолог, Владимир Филиппов, вот так заявил, я вышла из себя. Холодно бросала седоволосому, щуплому мужчине нелепые обвинения. Говорила о гордости, о чувстве собственного достоинства, которое, безусловно, испытываю и, при этом, натыкалась на спокойный, внимательный взгляд зелёных глаз, на бледном лице. Его тонкие губы не проронили ни единого слова, пока я распиналась о мериле жизни вообще и всего сущего внутри меня в частности. Когда я выдохлась, мужчина сказал:
– Вам нужен отдых, прежде всего от самой себя, и того груза беспочвенных жертвоприношений, что вы уже сделали в своей жизни, начиная с Николя и заканчивая специальной операцией служб в банке.
– Почему вы так разговариваете со мной? Позволяете себе подобные вольности?
– Потому что я психолог, а вы – мой клиент. Мне важно, чтобы вы всё осознали сами, приняли мир таким, каков он есть, называли чёрное – чёрным, а белое – белым. Чтобы научились отличать тон жизни от тональности жертвенности.
– И отдых что-то решит? – хрипло спросила я.
Филиппов поднялся из кресла, налил в чистый стакан воды из безупречного прозрачного графина, подошёл ко мне, протянул ёмкость, и когда я приняла её, уселся рядом:
– Ваша проблема не в том, что произошло с вами два месяца назад в банке. Это всего лишь страшная случайность, усугубившая ваше общее восприятие. Трагедии могло и не произойти, но ваша личность продолжала бы трансформироваться, появились бы фобии, и этот процесс был бы необратим.
– Я боюсь, – призналась я, вертя стакан в руках.
– Чего?
– Мне страшно оказаться в незнакомом месте из-за… Потому, что… Они почти все погибли, те… Преступники. Остались двое. Они… Я в тот день пошла в банк, потом… Всё случилось. Папа говорил мне сделать вылазку в банк через два дня, но я решила иначе и оказалась… в трудной ситуации.
– Почему вы не называете вещи своими именами? То, через что вам пришлось пройти, вовсе не «трудная ситуация». Вы подменили понятие. Вы всё ещё не можете признать себя заложницей?
– Не уверена. Просто беспокоюсь, что здесь я, в родном городе, на родной земле, а там… Вдруг всё повторится?