– Мы не разговаривали. Я просто отдал деньги и ушел.
И снова – чистая правда. Как только геолог ушел, Баллас спустился в подвал и передал Кальдену монеты. Старый смотритель и впрямь был настроен поговорить, но Баллас поспешил откланяться.
Бретриен, кажется, намеревался сказать что-то еще, однако Баллас не стал его слушать, а прямиком отправился в свою спальню. Здесь он устроился на кровати и откупорил бутылку виски, стянутую с прилавка на рынке. Потягивая пойло, Баллас раздумывал о металлическом диске. О четырех сверкающих рубинах. И о голубом камне.
Он вспоминал изумление геолога и его разговор со старым смотрителем.
– А кто я такой, – пробормотал Баллас, – как не та самая сорока? Наслаждайся своей игрушкой, Кальден, покуда она у тебя есть. Скоро не будет…
Глава третья
В западных холмах Бандерина дубильщик услышал зов бога-творца. Пыльными дорогами, в дождь, холод и зной бродил Пилигрим. И в пути он постиг все добродетели и все пороки…
Мало-помалу Баллас выздоравливал. Синяки выцвели, кожа утратила мертвенный сероватый оттенок, порезы затянулись, оставив по себе тонкие розовые шрамы. Сломанные ребра – хотя еще ныли – больше не взрывались невыносимой жгучей болью в ответ на каждое прикосновение.
Дни тянулись серой монотонной чередой. Ежедневно священник давал Балласу два пенни – на мясо. Иногда эти деньги и впрямь попадали в руки мясников – случалось, Баллас покупал всяческие вкусные вещи. Приправленные острыми травами свиные котлеты, оленьи колбаски, жаренные в меду утиные грудки. Однажды даже побаловал себя крыльями жаворонка, жаль только порция была очень маленькой – на один зуб. За все годы бродяжничества Баллас не едал ничего подобного и теперь наверстывал упущенное.
В другие дни он тратил деньги на выпивку. С раннего утра Баллас поселялся в кабаке и целый день заливал в себя эль и вино. Проголодавшись, шел на рынок и крал еду. Мясо на рынке не было таким изысканным, как в мясных лавках – здесь не продавали крылышек жаворонка или утиных грудок, – однако его хватало, чтобы набить живот. Все кражи Баллас совершал с большой осторожностью и никогда не приходил дважды к одному и тому же прилавку.
К вечеру он возвращался в спальню и заливал в желудок виски. Бретриен почти не беспокоил его – видимо, смирился с нелюдимостью своего подопечного. И даже если видел, что гость пьян, не говорил ничего. Очевидно, священник полагал, что Баллас сам себе хозяин, и не собирался его перевоспитывать. Такое отношение вполне устраивало Балласа.
Сам он не переставал размышлять о металлическом диске вправленных в него камнях. Эти мысли внушали оптимизм и помогали выздоровлению. Спустя две недели Баллас решил, что настало время покинуть дом священника…
Тот день начался так же, как и все предыдущие.
Баллас проснулся около полудня. Взяв у священника положенные на сегодня «мясные» деньги, он засел в кабаке и залил в себя порцию спиртного. На рынке украл кусок бифштекса, съел его, а на обратном пути к кабаку – воистину в тот день Госпожа Удача благоволила к нему – нашел на земле потерянный кошелек. Денег хватило на бутылку недурственного виски. Едва солнце склонилось к закату и начало подмораживать, Баллас вернулся домой и отправился в свою спальню.
Когда стемнело, послышался звук открываемой двери. Потом тихо лязгнул замок. Отодвинув штору, Баллас выглянул наружу. На противоположной стороне улицы стояла церковка, где служил отец Бретриен, – овальное здание из темного кирпича с пятифутовым изображением Скаррендестина над дверями и звонницей с задней стороны. Дюжина прихожан терпеливо ожидала у входа.
Настало время вечерней службы. Прищурившись, Баллас наблюдал, как отец Бретриен идет к церкви. Что-то тускло поблескивало в его руке. Бутылка освященного вина, понял Баллас.
– Неплохая идея, святоша, – пробормотал он, задергивая шторы. С этой мыслью Баллас прямиком отправился на кухню и снял с полки бутыль. – Посмотрим, преуспели ли монахи в виноделии…
Он сделал большой глоток и скривился. Терпкая жидкость обожгла горло точно уксус.
– Милосердные Пилигримы! И люди это пьют? Вот уж точно: благочестие до добра не доводит! – Пожав плечами, Баллас сделал второй глоток. На этот раз пошло легче – вроде как плохонькое винцо в кабаке.
Баллас обвел взглядом кухню. В углу он приметил сумку с овощами и удовлетворенно кивнул: сумка пригодится позже.
На столе – груда пергаментов, бутылка чернил и нож, которым Бретриен затачивал перья. Прихватив нож и деревянную вилку, Баллас вернулся в комнату.
Устроившись на кровати, он принялся обтачивать вилку. На пол посыпалось древесное крошево, смолистый аромат столярной мастерской наполнил комнату, смешиваясь с запахом дыма из очага. Баллас работал аккуратно и терпеливо. Он сточил вилку, превратив ее в узкую планку, украсил рукоятку причудливой кромкой и вырезал на плоской поверхности несколько желобков разной формы. Несколько раз Баллас придирчиво оглядывал свое творение, окончательно утратившее сходство с вилкой. Недовольно качал головой, бормотал что-то себе под нос и вновь принимался ковырять ножом неподатливое дерево.
Наконец работа была завершена. Одобрительно кивнув, Баллас бросил деревяшку на кровать и приложился к бутылке. В ней оставалось меньше половины. Единым глотом Баллас всосал в себя вино и вышел на кухню. Он положил нож на стол, а пустую бутылку поставил на полку. И, чуть поколебавшись, взял с нее еще две – полные.
Затем вернулся в свою комнату.
Через некоторое время зазвонил церковный колокол, оповещая об окончании службы. Вскорости отец Бретриен вышел из церкви и направился к дому. Опустив шторы, Баллас прислушивался. Вот распахнулась и закрылась входная дверь. Отец Бретриен повозился на кухне, подогревая ужин. Потом легкие шаги священника прошелестели по коридору и затихли на пороге спальни. Закрылась дверь, щелкнула задвижка…
Баллас ждал.
К тому времени он успел откупорить третью бутылку. Баллас уже притерпелся к резковатому вкусу вина. В голове слегка шумело, а в теле образовалась приятная легкость. Он ощущал необычайную бодрость и был готов действовать…
Баллас не обладал чувством прекрасного. Разумеется, он мог отличить красавицу от уродки по тому, как сердце начинало биться быстрее, а член твердел и наливался кровью. Но то был всего лишь зов плоти. А вот неодушевленные предметы – даже неземной красоты – оставляли его равнодушным. Шелковая рубашка не казалась элегантнее дерюги. Алмаз был красивее речной гальки. Однако Баллас отлично знал, какие веши привлекают людей. И за что те готовы платить.
Он вышел из спальни. Возле комнаты Бретриена остановился и прислушался. Из-за двери доносилось размеренное дыхание спящего человека. Баллас миновал коридор и шмыгнул в кухню.
Несколькими большими глотками он выхлебал остатки вина из третьей бутылки и поставил ее на стол. Затем поднял с пола сумку с овощами и вытряхнул содержимое. Засунув пустую сумку под мышку, Баллас отпер дверь и выскользнул на улицу.
На темном небе виднелись бледные звезды. Желтая, почти полная луна озаряла серебристым светом дома, заборы и деревья. Было холодно, и ночной морозец взбодрил Балласа. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и направился к церквушке.
В лунном свете блеснул знак Скаррендестина над дверями. Баллас вынул из-за пояса оструганную вилку и запихнул ее изборожденный желобками конец в замочную скважину. Осторожно поводил отмычкой взад-вперед, нащупывая сложное нутро замка. Пружина не поддавалась.
Баллас выпрямился и потянул за ручку. Отмычка не понадобилась: дверь была открыта.
«Не запирайте двери своих церквей, ибо никому из людей не заказан путь в Дом Четверых». Он припомнил стих из Книги Пилигримов, читанный в далеком детстве. Теперь отрывок пришелся как нельзя кстати.
– Святой человек! – хмыкнул Баллас. – Нельзя воспринимать Книгу настолько буквально…