— Покажете? — спросил мужчина, расстегивая пальто.
— Да не вопрос! — Шорин закивал и полез в карман за своим богатством. — Вот она.
Клиент раскрыл глаза, уставившись на обычный обрезок белой материи.
— Пусть она сделает что-нибудь, — не сводя с нее глаз, потребовал рябой мужчина.
— Ладно. Вот сейчас она прикидывается салфеткой, потому что мы тут с вами выпиваем. Ну, например, вот, — Шорин вытащил одной рукой ремень из брюк и положил на стол. Затем встал, из-под освободившегося пояса показалось темное белье. Полоса тут же удлинилась, отрастила пряжку и обрела форму ремня. — Видите?
— Невероятно! — мужчина не спускал глаз с белого аксессуара, его пальцы без остановки сплетались и расплетались.
— То-то и оно! — Шорин свернул полосу и убрал во внутренний карман. Потом вдел обычный ремень в брюки и застегнул его.
— А еще?
— Еще? — все шло по плану, но нужно было выказать некоторую степень недовольства. — Ну, еще так еще, — пожал плечами Шорин и обратился к барменше: — Нась, выключи-ка свет?
Нася что-то буркнула, поднялась из-за стола, за которым читала журнал и, хрустнув шеей, пошла в сторону выключателя. Через несколько секунд бар погрузился во тьму.
Шорин снова достал полосу и одним резким движением расправил ее, словно заправский ковбой, выпускающий лассо. Полоса в его руке застыла длинной галогенной лампой, осветив во мраке помещения обескураженное лицо рябого мужчины. Тот в восторге захлопал в ладоши. Шорина это растрогало, но отступать он не собирался.
— Так что, берешь? — спросил он, посветив в глаза клиенту.
— Конечно, конечно, беру! — тот перешел на фальцет и зашелестел бумажками под стойкой.
— Сорок косых, да? — удостоверился Шорин. — Ну-ка, посчитай на столе!
Мужчина положил деньги на стойку и начал перекладывать банкноты, считая вслух. Лампа в руках Шорина стала ультрафиолетовой, подсветив водяные знаки на купюрах, что привело покупателя в еще больший восторг. Бегая глазами с денег на лампу и обратно, он сбился, а когда хотел начать заново, свет внезапно погас. В кромешной тьме что-то загрохотало, вскрикнула Нася, и размаху хлопнула входная дверь. Через пару секунд барменша включила свет. В баре не было ни Шорина, ни его волшебной белой полосы, ни пачки банкнот, лежавшей перед покупателем.
Петр вздохнул, встал из-за стойки, вынул телефон и начал набирать чей-то номер. Грузная барменша застыла в дверях. Посетитель с разочарованным лицом беспокойно начал оправдываться перед кем-то по телефону. Когда он вышел в холод морозного вечера, Нася поспешно закрыла за ним дверь на запор и по привычке стала молиться.
Шорин, запыхавшись, влетел на третий этаж, распахнул дверь своей квартиры и ввалился внутрь. После диверсии в баре он дворами побежал домой. Сделал приличный крюк, чтобы запутать следы и через полчаса сидел, тяжело дыша, в своей маленькой кухне. Казалось, план удался. Петр был приезжим и вряд ли стал бы его искать. Судя по словам одного из парней со склада, он был провинциальным подкаблучником, приехавшим с женой в столицу, отметить ее юбилей. Такие люди редко вставали на тропу войны — это Шорин знал по опыту, ведь он был аферистом со стажем. Да и сумма была смехотворной, чтобы тратить время на поиски шарлатана.
Он отдышался, выпил стакан воды и полез в карман за своим сокровищем. На ладони, освещенной тусклым желтым светом, лежал черный скомканный обрывок. Шорин положил его на стол, разгладил. Перед ним была его полоса, но теперь она стала черной. Он вздохнул и пошел ставить воду под макароны.
Со стороны могло показаться, будто Шорин расстроился, но это было далеко от реального положения вещей. Будучи по жизни находчивым малым, почерневшей полосе он быстро нашёл применение: стал выбрасывать в неё всякий хлам, как в чёрную дыру. Среди пропавших в бездонной прорези оказался вчерашний мусор, пара штрафов за стоянку, лишний болт, оставшийся после починки машины, и товарищ по цеху, отдавивший ему ногу, пролезая без очереди за зарплатой.
Печень
Салин смотрел в небо, высокое голубое весеннее небо. Надо же, ни единого облачка! Потом на его фоне появилось лицо, через секунду еще одно. Вскоре над Салиным нависал десяток искаженных ужасом лиц. Небо исчезло из поля зрения, перед глазами потемнело. Салин знал, что виновато сердце. Наконец-то, он уже устал от всех этих утренних пробежек.