Моня Цацкес не одобрял поведения своих шустрых однополчан, норовивших набить брюхо вареной картошечкой и тут же лезть к бабе под одеяло. Ведь у многих из этих баб мужья где-то тянули солдатскую лямку. А спать с женой фронтовика Моня считал самым последним делом.
Моня тоже был не ангел. Жрать ему хотелось не меньше, чем другим. И бабы на него поглядывали из-за уцелевших плетней с не меньшим интересом, а даже с большим. Состоя долгое время в личных парикмахерах командира полка, а также в полковых знаменосцах, Моня сохранил привилегию, отличавшую его от всего рядового состава - у него была шевелюра. Густые черные волосы, чубом нависавшие на лоб. Это бабам очень нравилось. Да и скроен был Моня крепко, на деревенский вкус. Хоть и тоже отощал с голодухи, но костей в нем было много и силы - не занимать.
Он нашел свой способ подкормиться у баб. Но способ не воровской, а честный. Во всяком случае, так ему казалось. И надоумили Моню сами бабы.
Шел он как-то по деревне. Возле погреба две бабы что-то варили на костре.
- Глянь-ка, цыган! - толкнула одна другую в бок. - Ну, чистый цыган!
Видно, баб сбили с толку жгучие черные волосы, спадавшие на его лоб. Евреев в этих краях отродясь не видывали.
- Эй, цыган! Гадать умеешь?
Моня остановился. Хотел было посмеяться вместе с бабами, но что-то удержало его.
- Как не уметь? -. - подхватил он. - Тот не цыган, кто гадать не умеет.
- И всю правду скажешь?
- Таким красавицам соврать - язык не повернется.
- Батюшки! - всплеснули руками бабы. - Так погадай нам! За всю войну первый цыган попался. Погадай, добрый человек. Мы тебя не обидим. Покушаешь с нами.
- Я бы с удовольствием... - сказал Моня. - Да вот служба... времени в обрез. И карт с собой нету... В другой раз.
- Ну гляди, не обмани. Мы ждать будем.
И Моня их не обманул. Обменял на станции запасную бритву на трофейные игральные карты, никому из солдат ни слова не сказал, опасаясь насмешек, и заявился снова в деревню.
Бабы узнали его.
В погребе, при керосиновой лампе, Моня раскидал карты на патронном ящике, служившем вместо стола. Бабы затаили дух.
- Предстоит дорога, - после долгого раздумья изрек он, радуясь, что здесь были одни бабы и нет мужиков. А то ведь и побить могли бы.
- Мне дорога? - удивилась молодая, в платочке, крестьянка. - Куды ж мне ехать? Я - дома.
- Не тебе ехать, - пояснил Моня, - а к тебе едут... Кто-то к тебе бьется...
- Кто? - пересохшими губами прошептала она.
- Тебе лучше знать... - осторожно намекнул Моня. - Одно вижу, он в военной форме... И... хромает,
Баба издала странный звук и грохнулась навзничь. Без памяти.
- Чего нагадал-то, чудило? - накинулись на Моню остальные бабы. - Муж ейный уже с год как убитый. Похоронку получила.
У Мони на лбу выступил пот.
- Дайте ей воды... - смущенно сказал он. - И не мешайте мне гадать... раз позвали.
Бабу привели в чувство, и она залилась слезами.
Моня сделал строгое лицо.
- Не верь извещению, - авторитетно сказал он. - Врут они часто. А карта не врет... Бьется к тебе военный человек... - И ляпнул наугад: - Блондин.
- Бабоньки! Захар - живой! - закричала хозяйка, и на нарах в голос заплакали дети. - А почему хромает? Раненый, небось?
- Точного ответа карта не дает, - наморщил лоб Моня. Но... кое о чем можно догадаться... Лекарства... Бинты... Точно! В госпитале он. Ранение в ногу... Не тяжелое.
Последние слова потонули в ликующем бабьем реве. Голосили все хором.
Моня сохранял невозмутимый вид. Его дело, мол, всю правду сказать, а их дело - переживать от этого.
Его не отпускали до поздней ночи. Затащили еще в две или три землянки. И там он гадал, вселяя в души женщин слабую, но все же надежду на благополучное возвращение мужчин. Одарили его по-царски: котелок вареной картошки в мундире, два ломтя соленого сала с прожилками мяса и краюху хлеба из овсяной муки пополам с отрубями.
Моня вернулся в полк Ротшильдом. Угостил салом и хлебом Фиму Шляпентоха, а полкотелка картошки отнес командиру роты лейтенанту Брохесу. Чтоб, когда понадобится, без лишних хлопот увольнение получить.
В увольнение Моня стал проситься чуть не каждый вечер. Спрос на его гадание был велик - слух о цыгане загулял по деревням. Деревенские бабы посылали за Моней седобородых стариков, чтоб начальство не думало, будто у Мони завелась краля. И Моня шел за стариками по размытым дорогам, мимо сожженных деревень, перебирался по взорванным мостам через весенние речушки. И гадал. Гадал. Никому не отказывал.
В его пророчествах, кроме скорого возвращения мужей, раненых, но не очень тяжело, бабам нравилось еще одно предсказание, которое он повторял во всех деревнях. Сытый, накормленный, в постиранной гимнастерке, он, сморщив лоб, глядел в свои замусоленные карты и уверенно предрекал очередной бабе:
- Богатство тебя ждет!
- С чего это мне богатеть? - недоверчиво хмыкала та. - На колхозный трудодень не больно разживешься. При немцах как ни худо было, но землю разделили, хоть малость попользовались. А пришли наши - снова в колхоз загнали. Какое уж тут богатство! Не до жиру - быть бы живу.
- Глупая ты баба, - с укоризной смотрел на нее Моня Цацкес. - Болтаешь, чего не знаешь. Ты в карты посмотри.
Бабы дружно склонялись над картами, ища в них сокровенный смысл, и долго сопели, сойдясь лбами.
- Продолжаем, - возвращал Моня баб на свои места. - Вот эта карта нам что говорит? Быть большим переменам. А эта? Вернут тебе все твое, и быть тебе, баба, при больших деньгах.
- Колхозы распустят? - с затаенной надеждой шептали бабы.
- Я ничего не сказал, - обрывал их Моня и, выдержав солидную паузу, добавлял: - Карты говорят.
Бабы начинали сиять как самовары. Игриво прикладывали палец к губам: дескать, все и так понятно. А лишнего болтать не след. Пока не выйдет указ правительства.
Моня кормил всю роту. О том, каким путем он добывает продовольствие, скоро стало известно, но дальше роты разговоры не пошли: солдаты боялись лишиться такой щедрой прибавки к казенному пайку. Моню освободили от занятий по строевой подготовке, другие чистили его оружие, а когда он спал, похрапывая от сытости, солдаты ходили на цыпочках и разговаривали вполголоса. Лейтенант Брохес иногда посылал с ним Фиму Шляпентоха со строгим наказом не переться в землянки, а дожидаться цыгана Моню на дороге, чтобы помочь донести деревенские дары до расположения роты.