— Не выйдет, королева, — сказал он. — Заклинание весьма истощило вас, так что не стоит даже пытаться встать.
— Почему не убил меня? — с презрением выплюнула Мун, глядя рассеянным и недовольным взглядом вверх.
— Это было бы… подло. Слишком низко вонзать нож в спину врага, когда тот слишком слаб и безоружен. Монстры, в отличие от мьюнианцев, не лишены благородства и чести, — язвительно заметил генерал, гаденько улыбаясь.
Мун резко повернула голову на Тоффи и пронзила его самым злобным и презрительным взглядом, на который только была способна.
— Ты ничего не перепутал? Монстры — самые низкие существа, которые мне известны.
— Однако же мы не нападали на ваших беззащитных мирных граждан, — с холодным спокойствием отвечал Тоффи, видно, наслаждающийся недовольным видом принцессы.
— Вы вторглись на Мьюни и создали панику среди них!
— Мы припугнули их, но не убивали, — парировал генерал, и Мун поджала губы.
Ей нечего больше было возразить, да и сама она уже не верила в правильность и истинность своих слов. Она хотела спорить с Тоффи не для того, чтобы доказать правоту политики Мьюни, которая теперь казалась ей несправедливой, но скорее для того, чтобы просто понаблюдать за его невозмутимым лицом и послушать его аргументы. Ей просто хотелось поговорить с ним. Но что делать, если она — королева мьюнианцев, а он — генерал повстанческого движения? Оставалось лишь перебрасываться желчными колкостями.
Принцесса поглядела по сторонам: палочки рядом не было. Мун испугалась, подумав, что могли сотворить монстры с такой важной для Баттерфляев вещью. К тому же, без своего магического «спутника» девушка была совершенно беззащитна. Было даже обидно осознавать эту слабость, которую Мун с опасливостью скрывала за волшебным предметом. Она — ничто без палочки, и Мун противно было понимать это.
— Впрочем, — после некоторого молчания произнёс Тоффи, — вам нужно отдохнуть, поэтому не буду вам мешать.
— Мог вообще не приходить, — фыркнула Мун.
— Ну, мне же нужно было удостовериться, что вы слишком слабы и никуда не делись, — он одарил её очередной ухмылкой и исчез за занавесями шатра, оставив в Мун странное чувство удовлетворённости, словно разговор с ним — то, что нужно после «хорошенького» кошмара.
И всё же, несмотря на всю гордость, с которой Мун старалась держать себя при разговоре с Тоффи, она была рада, что осталась жива. Плевать сто раз на эти кодексы чести, гласящие, что лучшая смерть — смерть на поле битвы. Мун хотела жить, и перспектива умереть, но умереть с достоинством не прельщала её, как воинов, готовых погибнуть за неё и её королевство, считавших, что и королева всегда готова отдать жизнь за свой народ. На что делать, если этот народ стал её народом только вот совсем недавно, и Мун совершенно ничего не чувствует к нему?
Уже.
«Монстры, в отличие от мьюнианцев, не лишены благородства и чести».
Мун помнила ещё тех монстров, мирных жителей, что были жестоко убиты и тяжело ранены её сородичами, присягавшими на то, что никогда не тронут младенцев, детей и стариков, но без единой задней мысли убившими отпрысков вражеского народа. К тому же, Мун знала, целью воинов были восставшие, не мирное население, но они посягнули на невинных граждан, словно просто разминались перед предстоящей битвой. Чем больше Мун думала об этом, тем больше в душу закрадывалось странное чувство жалости, кажется…
«Мы припугнули их, но не убивали», — вновь раздались в мыслях принцессы слова Тоффи.
Ведь правда. Ни один мьюнианец не пострадал от лап повстанцев, все лишь были напуганы до ужаса, да и только. Монстры знали свою цель, а потому не трогали мирное население. Что весьма необычно для таких кровожадных существ. А, может, не столь уж и кровожадных?
Мун сидела на кровати и буравила стенку шатра сосредоточенным взглядом. Она не могла принять собственные же мысли, возникавшие в её голове. Это неправильно. Совершенно неверно. Монстры терроризировали её народ на протяжении многих лет! Или…
Если вдуматься, то Мун ни разу не видела нападений монстров, которыми так любили запугивать её прислуга и взрослые ребята в детстве. Ни разу она не видела, чтобы монстр посягал на жизнь мьюнианца, ни разу даже не слышала об убийствах или разбойных грабежах со стороны монстров (кража кукурузы с королевских полей — не в счёт). Всё её представление о них складывалось лишь из старых детских сказок и из ядовитых высказываний людей. Она ведь до этой злополучной войны даже никогда монстров-то в глаза не встречала. Всё это ей казалось странным. Она не желала верить в то, что приходило ей в голову, но с каждой минутой размышлений аргументов в пользу того, что всю её жизнь ей врали, возникало всё больше и больше, и Мун всё твёрже была уверена, что не чувствует прежнего отвращения и ненависти к монстрам. Теперь нечто подобное появлялось в отношении её собственного народа. Мун ужаснулась.
Нет! О чём ты только думаешь?!
Она запрещала себе думать о таком, но поток мыслей уже возможно было остановить. Перед Мун живо восстали образы монстров из деревушки. Покалеченные, сломленные, разбитые горем и запуганные, они были такими и до войны. И до войны они страдали от голода, нищеты и болезней. В то время как мьюнианцы никогда не были обделены ни кровом, ни пищей. Вязкое чувство омерзения застыло в горле. И королевой этого народа она является?
Почерневшие вены на руках неприятно зачесались, и Мун впервые за долгое время вновь обратила внимание на них. Тьма разрасталась по её жилам, и вот уже её ладони были полностью черны, прямо как у Эклипсы, а вены потемнели аж до локтей. Мун снова увлеклась тягостными мыслями. Почему же она, всё-таки, промахнулась?
«Когда твоя ненависть найдёт себе выход, я освобожусь вместе с ней», — так, кажется, сказала Эклипса перед тем, как Ромбулус снова заморозил её.
Принцесса не могла понять, что сделала не так. Она ненавидела Тоффи, это точно. Пусть девушка и ощущала подозрительное чувство уважения, когда видела гордого ящера, Мун ни на минуту не сомневалась, что генерал противен всему её существу, и никак иначе быть не может. Сомнения… про них Эклипса тоже упомянула. Что-то больно кольнуло в груди у принцессы. Королева Тьмы говорила о непредсказуемых последствиях, которые могут повлечь за собой её сомнения. Но разве Мун хоть на минуту заколебалась, когда применила темнейшее заклинание?
Да.
Мун похолодела от ужаса осознания, неожиданно пришедшего к ней. Применяя заклинание, она задней мыслью думала о той картине, что представил ей Тоффи, о той разбитой затуманенной деревушке.
Руки зачесались уже невыносимо, и Мун принялась раздирать кожу ногтями до красноты, стиснув зубы. Как же так? Ещё недавно она готова была вычистить долины монстров до последнего обитателя, готова была сделать всё, лишь бы Мьюни обрёл своё беззаботное счастье, на которое, оказывается, не имел права. Ещё совсем недавно Мун яростно ненавидела монстров род за убийство матери, а теперь ей говорят, что никто и не убивал её даже, хоть и верилось в это с трудом. Раз она, сомневаясь, применила заклинание, неудивительно, что оно попало Тоффи в палец, а не в сердце.
Желудок предательски заурчал, напоминая принцессе о её естественных потребностях в пище. Сколько она уже не ела? Кажется, два, а может и три дня. Мун закусила губу. Просить еды было слишком унизительно для её гордости, поэтому оставалось лишь терпеть сосущую пустоту внутри.
Но Мун не пришлось долго страдать с высоко поднятой головой. С улицы вскоре повеяло запахом чего-то жареного и явно съедобного. Голова неприятно заболела от аппетитных ароматов. Будь это хоть жареная резина, Мун была так голодна, что съела бы всё, что имеет какой-то вкус. Но она, подавив в себе желание встать и выйти из шатра
(впрочем, её состояние этого всё равно не позволяло), отвернулась к стенке, поглубже зарывшись носом в затхлое жёсткое покрывало, из которого торчали пучки соломы, неприятно щекочущие лицо.