Солдат Мопассан изливает свою злобу, свое возмущение почти до самого 1884 года. Он исчерпает эту тему рассказом «Короли», написанным в 1887 году.
Перед лицом войны Мопассан — пацифист и патриот одновременно. В «Помешанной» (декабрь 1882) оккупанты выгоняют душевнобольную из ее дома и бросают в лесу, потому что она отказала им в гостеприимстве. Волки пожирают ее. Ги проклинает и немцев и войну: «Я от души желаю, чтобы наши сыновья никогда больше не видели войны». Однако он настроен антипрусски и в этом вопросе непримирим. Пруссия — это милитаризм. Милитаризм — это война. Ненависть к захватчикам и ненависть к войне кипит в нем.
Мопассан был зачислен в парижское интендантство. Наполовину штатский, он может спокойно дожидаться демобилизации. Воинственный огонь затухает под серым пеплом казарменной жизни.
11 марта 1871 года, одиннадцать дней спустя после прихода пруссаков, Париж гудит у пушек, перекочевавших накануне с Гобеленов на Монмартр. Кровавая патриотическая трагедия, последняя из революций XIX века, уже назрела. Мопассан в это время гостит в Этрета, у знаменитой певицы мадам Делакерьер. Он ни о чем не догадывается. Оставшийся в живых «уснувший в долине»[30] сочинил восемь галантных куплетов и переписал их в альбом певицы. Они заканчиваются таким четверостишием:
Мопассан вынужден, ворча, сесть в поезд и вернуться в казарму. Против него затевается скверное дело. В мае месяце военный интендант 2-й Гаврской дивизии обратился к мэру Этрета с просьбой «предупредить второго солдата де Мопассана (следует читать «второго года призыва». — А. Л.) из писарского отделения военного интендантства, что ему следует представлять копию с каждой увольнительной и продления таковых, полученных им от коменданта Гавра». Копии должны были быть заверены мэром. Это может плохо кончиться для Ги!
18 марта Тьер, уверенный в непогрешимости своей пацифистской предвоенной тактики, уверенный в поддержке консервативной провинции, интересы которой он представлял, ответил провокацией на гнев поруганного народа. Отдав приказ убрать пушки с Монмартра, он толкнул Париж на восстание. Возмущение приказом обернулось неожиданным убийством генералов Леконта и Клемана Томаса, что послужило кровавым предлогом для проведения в жизнь плана, разработанного Тьером еще в 1848 году и тогда отвергнутого Луи-Филиппом: оставить город в руках восставших. Коммуна была вызвана к жизни яростью обманутого народа и коварным расчетом правителей. Они содействовали ее возникновению, чтобы потом ее обезглавить. Как только Тьер со своими войсками покинул город, восстание уже было неминуемо. Оставалось только подавить его.
Период с 18 марта по 28 мая в жизни писателя почти непроницаем для нас: мы не знаем непосредственной реакции писателя на революционные события. Однако кое-какие намеки, позволяющие понять то, о чем Ги не хотел тогда говорить, все же просочились.
В произведениях Мопассана рабочие встречаются не чаще, чем в романах Бальзака. Один из них, герой рассказа «Отцеубийца», — столяр. Он убил буржуазную супружескую чету. «Его считали человеком необузданным, сторонником коммунистических и даже нигилистических учений… искусным оратором на рабочих и крестьянских собраниях, имеющим влияние на избирателей». Он был незаконнорожденным. Адвокат настаивает на помешательстве и всю ответственность за поступки своего подзащитного возлагает на тех, кто подавал ему дурные примеры. «Он слышал, как республиканцы, даже женщины, — да, да, женщины! — требовали крови Гамбетты, крови Греви; его больной рассудок совсем помрачился, и он тоже захотел крови, крови буржуа!» Игра адвоката ясна, он хочет обелить своего клиента за счет коллективной вины красных. «Этого человека погубили те самые плачевные доктрины, которые проповедуются теперь на публичных собраниях. Не его надо судить, господа, а Коммуну!» Дело наверняка будет выиграно. Вдруг обвиняемый подымается и заявляет, что эти буржуа — его родители и именно поэтому он их убил. Вся его жизнь была сплошным кошмаром, оттого что он был незаконнорожденным. Найденная им мать отказалась от него. Отец угрожал ему револьвером. Вот тогда он и убил их.
В рассказе не говорится о том, каким был приговор, но Мопассан становится на сторону отвергнутого обществом и поэтому взбунтовавшегося сына.
Той же позиции придерживается Мопассан и в статье «Черта с два», опубликованной 5 июля 1881 года в «Голуа». Он рассказывает: «Пройдя шагов двадцать, я столкнулся лицом к лицу с бывшим коммунаром, острый ум которого, признаюсь, мне был очень по душе…» Это был Жюль Валлес[31]. «К тому же он одарен незаурядным писательским талантом: это настоящий мастер. Он дрался за дело Коммуны как одержимый. Независимость его взглядов, презрение к готовым формулам и рецептам сделали его подозрительным даже в глазах единомышленников». На вопрос Мопассана, каково отношение Валлеса к антиитальянским демонстрациям, тот ответил весьма резко:
— Я берегу силы для гражданской войны!
Мопассан, отнюдь не шокированный этими словами, спокойно замечает, что ответ автора «Инсургента» заслуживает уважения хотя бы своей логичностью, ибо в гражданской войне знают, во имя чего сражаются. Позднее он повторит это свое высказывание. Подобные заявления не могут исходить от врага коммунаров!
Несколько позже, в 1889 году, Франсуа Коппе[32], член Французской академии, написал одноактную пьесу, в которой речь идет о священнике, расстрелянном во время Коммуны, и о коммунаре, убитом сестрой священника. Эта назидательная история (можно вполне доверять Франсуа Коппе!), единодушно одобренная театром Комеди франсез, была запрещена министром народного образования. Мопассан рассердился: «Вот это уж и глупо и трусливо. Неужели какой-то человек, какой-то гражданин, депутат какого-то города, ставший теперь министром народного образования, хочет заставить нас поверить, что в дни Коммуны не расстреливали священников и других людей? Это все равно как если бы нас хотели убедить, что и версальцы не расстреливали коммунаров и даже непричастных к Коммуне людей». Первое предположение не могло никого смутить. Второе же, напечатанное черным по белому в консервативной газете, произвело впечатление пощечины.
Время от времени он высказывался крайне неосторожно: «Париж только что узнал о капитуляции Седана. Была провозглашена республика. Вся Франция задыхалась в этом безумии, продолжавшемся вплоть до падения Коммуны». Он именно подчеркивает — «до падения», отказываясь в этом «безумии» отличать палачей от восставших. В эпоху, когда слово коммунар являлось синонимом слова «убийца», Мопассан наперекор всем стремился к более объективной оценке событий.
Вспоминая своих однополчан, Мопассан рисует их «раздавленных горем, поражением, отчаянием, в особенности подавленных ощущением безысходной покинутости, конца, смерти, небытия». Изобличающие слова. Если воспользоваться терминологией психиатров, эта война «травмировала» сознание молодого человека, равно как и отвратительные ссоры родителей. Пойдя на самопожертвование во имя победы, он столкнулся с мерзостью, предательством, низостью.
За год юный бакалавр превратился в болезненного, озлобленного человека, испытывающего отвращение ко всем и ко всему, вынужденного думать о хлебе насущном в то время, как Франция залечивала свои раны.
В человека, пораженного скрытым недугом.