Заканчивая письмо, Ги подтрунивает над госпожой Денизан, светской дамой из Этрета, которая в письме к отцу Мопассана, между прочим, замечает: «Мне хочется, чтобы какая-нибудь прекрасная дама в шелковых чулках, на кокетливых каблучках, с волосами, надушенными амброй, внушила бы Ги то чувство вкуса, которым не обладает ни Флобер, ни Золя, но которое делает великими поэтов, написавших всего какую-нибудь полусотню стихов… Я нахожу эту фразу чудесной; в ней заключена извечная глупость прекрасных дам Франции. Я знаю эту литературу на изящных каблучках, но не стану ею заниматься. Единственное мое желание — не иметь вкуса. Великие люди не обладают вкусом, а создают новый».
Это презрение к общепринятому вкусу — слово, которое он произносит, сложив губы бантиком подобно глупеньким красоткам, — Мопассан сохранит довольно долго и перестанет быть Мопассаном, как только откажется от него.
В августе 1877 года Ги получил в министерстве отпуск для лечения в Швейцарии, на водах Луэш. Впервые Ги покидает Францию. Он использует историю этого путешествия в милом рассказе «На водах. Дневник маркиза де Розевейра». Приехав лечиться, маркиз выбирает себе жену на месяц, как «вещь, купленную по случаю и могущую сойти за новую». В конце концов маркиз убедился в том, что случайная маркиза вполне стоит настоящей. Швейцарская природа словно списана с почтовых открыток. Зато «сюрреализм» курортного мирка произвел на Ги очень сильное впечатление: «Прямо из спальни спускаешься в бассейн, где мокнет человек двадцать купальщиков, уже закутанных в длинные шерстяные халаты, мужчины и женщины вместе. Кто ест, кто читает, кто разговаривает. У каждого — маленький плавучий столик, который можно толкать перед собой по воде».
Он возвращается на службу загорелый, пышущий здоровьем и невылечившийся. «С тех пор как я вернулся из Швейцарии, начальник обращается со мной как с собакой. Он не допускает того, что человек может болеть, когда служит».
Чтобы как-то свести концы с концами — журнал Золя задерживается с выпуском, — Ги ищет «приятную и хорошо оплачиваемую работу в одном из отделов Управления по вопросам изящных искусств, но пока нет ничего на примете». Он хочет вновь обратиться к Флоберу, объяснить ему, какие ужасные условия в морском министерстве, этой пожизненной каторге…
И он просит простодушно свою мать в письме от 21 января 1878 года «изобразить (перед Стариком. — А. Л.) его положение в самых мрачных красках».
Флобер ходатайствует об устройстве Ги перед своим другом Ажероном Барду, министром народного образования в кабинете Дюфора. Большой друг Луи Буйле, Барду даже публиковал стихи под псевдонимом А. Бради. Он очень любит Флобера, но боится, что Ги подведет его. Барду увиливает, выжидает, тянет.
Ги между тем закончил свою пресловутую пьесу, над которой работал с остервенением, «Измена графини де Рюн». Он прочел ее Флоберу. Старик незамедлительно начинает искать издателя для его стихов, газету для его хроник и театр для его трагедии!
По рекомендации Флобера Ги отправляется на свидание с Сарой Бернар, ставшей в 1869 году знаменитостью после пьесы Франсуа Коппе «Прохожий». В феврале 1877 года ей немногим более тридцати. Мы располагаем весьма незначительными сведениями об этой беседе. А жаль!
Встреча произошла в первой половине февраля: «Я нашел ее очень любезной, даже слишком любезной; представь себе, она пообещала лично вручить мою драму Перрену (администратору театра. — А. Л.) и добиться того, чтобы ее прочли». Но Ги насторожен: она сказала ему, что прочла лишь первый акт, да и прочла ли она его?
С театром Мопассану так же не повезло, как и Золя. Лишь значительно позже Ги добьется весьма сомнительных успехов на этом поприще. Что же касается «Измены графини де Рюн», исторической драмы, действие которой происходит в 1347 году, то это, по существу, «Рюи Блас» на нижнебретонском диалекте.
«Графиня. …Ревнуешь ты?
Жак де Вальдероз. К кому ревную?
Графиня. К прошлому моему.
Жак де Вальдероз. Нет, ведь вы меня любите…
(Граф выбрасывает свою жену в окно. Потом, высунувшись, свирепо кричит.)
Граф. Она твоя, вероломный, я отдаю ее тебе!
Занавес».
Сдержанность Флобера вполне объяснима, да и Сара не стремилась быть выброшенной в окошко.
Подавленный неудачами, издерганный слухами об отставке морского министра, Ги неотлучно томится на службе: дни кажутся «долгими, долгими и очень грустными, — в обществе дурака-сослуживца и начальника, который осыпает меня бранью. Я ни о чем не говорю с первым и не возражаю второму. Оба меня презирают и считают глупым, что меня утешает».
— Чем вы заняты, господин Мопассан? — часто раздается насмешливый голос. — Мне редко приходится видеть вас таким деятельным! Господин Мопассан, государство платит вам за службу на пользу государства.
— Но, мосье, я закончил уже свою работу.
— Я официально запрещаю вам заниматься… другим делом… — Свое презрение к Ги начальник подчеркивает особым, резким тоном: —…другим делом, кроме служебного. Я запрещаю вам читать во время тех жалких семи часов, которые вам положено посвящать службе в министерстве.
— Но, мосье, мне больше нечего делать!
— Тогда просмотрите заново нашу переписку за десять лет. Это многому вас научит.
«Каторжники и те менее несчастны», — вздыхает Ги.
Как-то в середине октября в Круассе Ги и Флобер нроговорили почти всю ночь. «Строки Виктора Гюго срывались с губ Викинга, как взнузданные кони», метр был в отличном настроении.
— Ги, послушай-ка! «Луарские наводнения вызываются недопустимым тоном газет и непосещением воскресного богослужения. Послание епископа Мецкого округа, декабрь 1846 года». Обожди, обожди! «Собаки бывают обычно двух противоположных окрасок: светлой и более темной. Это устроено для того, чтобы мы смогли разглядеть собаку на фоне мебели, в каком бы месте дома она ни находилась, иначе ее окраска слилась бы с окраской мебели. Соответствия в природе, Бернарден де Сен-Пьер». Гр-р-рандиозно! «Мне представляется поразительным, что рыбы могут рождаться и жить в соленой морской воде и что они не вымерли уже давным-давно! Гом, Катехизис постоянства, 1857 год». И они постоянны! Молодой человек, это мой архив человеческих глупостей!
Ги счастлив: с 1876 года Старик с ним на «ты». Он носит шелковую ермолку, из-под которой выбиваются пряди вьющихся волос. Он кажется еще величественнее в халате из коричневого грубошерстного сукна. Ги навсегда сохранил его таким в памяти: «Его красное лицо, пересеченное густыми, свисающими седыми усами, вздувалось от бурного прилива крови. Глаза его, оттененные длинными темными ресницами, бегали по строчкам, нащупывая слова…»
Флобер повторяет:
— Глупость, глупость, колосс-с-с-сальная, колоссальная! Единственная владычица мира! Грр-р-рандиозно! Грр-р-рандиозно!
На следующий день они посетили Пти-Курон — жилище великого старца Корнеля, — «кирпичный домик на левом берегу Сены, в жалкой деревне. Комнаты очень низкие, местность кругом унылая, но все же здесь отдыхаешь душой. Заросший илистый пруд с большим камнем на берегу вместо скамьи, очевидно, нравился старому поэту, погруженному в свои думы…»
4 ноября Ги, возвратившись на каторгу в министерство, вновь все взвешивает. Этот крепко сбитый человек, упорный и настойчивый, ничего не делает сгоряча. Флобера он, безусловно, убедил. Ну, а что дальше? Поменять министерство? Хорошо бы, конечно. Но при условии, что жалованье будет не меньше, чем здесь. Он получает 2 тысячи франков в год. К этому надо добавить небольшую сумму, которую продолжает выдавать ему снисходительный отец. Всех этих денег с грехом пополам хватает на жизнь, «а после того, как я уплачу за квартиру, портному, сапожнику, прислуге, прачке и за стол, у меня от моих 216 франков в месяц остается не более 12–15 франков на холостяцкие расходы».