«Если бы сейчас был январь, самое страшное осталось бы уже позади: когда дни удлиняются, легче жить. Декабрь же, черный месяц, зловещий месяц, полночь года, меня устрашает. Нам в министерстве уже выдали лампы. Через месяц начнут топить…» (6 октября, 1875), Положение становится нестерпимым. Начальник, выведенный из себя нерадивым чиновником, постоянно недомогающим, часто манкирующим служебными обязанностями, в конце концов сообщает директору, что Мопассан просит освободить его от должности в министерстве. С этого дня его каждое утро спрашивают:
— Когда же вы наконец уйдете?
Ги меж двух стульев. Барду по-прежнему колеблется. Ги два-три раза в неделю докучает Флоберу: «Я погряз в дерьме по горло и истерзался от неприятностей и невыразимой печали… Тяжелая штука — жизнь». В декабре Мопассан был принят Барду. Он не произвел на Мопассана хорошее впечатление, несмотря на то, что похвалил некоторые его стихи, особенно стихотворение «На берегу», которое ему показал Флобер.
Но Барду не хватает твердости. К тому же он так рассеян! Все забывает. Но вот решение принято. Мопассана отзывают в министерство народного образования. На улице Руаяль разражается скандал.
— Вы уходите со службы, не пройдя через все положенные инстанции? — говорит возмущенный начальник. — Я не разрешаю…
Ги обрывает его с заранее рассчитанным высокомерием:
— О мосье! Вам нечего разрешать! Дело решается наверху: между министрами.
В морском министерстве личное дело служащего Ги де Мопассана дополняется последней характеристикой, шедевром административного вероломства: «Так как на основании собственного заявления г-н де Мопассан увольняется из Морского министерства и переходит в Министерство народного образования, то я полагаю излишним высказывать мнение по поводу его служебных качеств».
Несколько дней спустя Ги вынужден был занять у Леона Фонтена 60 франков. Письмо по этому поводу Мопассан закончил торжественным перечислением своих титулов, от которых просто дух захватывало: «Находящийся в распоряжении министра народного образования, вероисповеданий и искусств, особоуполномоченный по переписке министра по делам управления отделами вероисповедания, высшей школы и учета». Все последующие письма он будет подписывать теми же титулами.
3
Сена. — Курбе, Коро и Моне. — Парадоксы живописи и поэзии. — Поклонение солнцу. — Колония Аспергополиса. — Рабле, крепитусиане и Общество сутенеров. — Оживший Мане. — От Ренуара до Лотрека. — Мушка
Чувствуя отвращение к затхлому воздуху служебных кабинетов, к слабым мускулам, к жалким умам, Мопассан, как только у него заводится несколько франков, бежит от всех и всего в Этрета, когда же карманы его пусты — к Сене. Чиновник преображался в дитя природы.
Два раза в неделю он ночует в Безоне, встает с рассветом, от пяти до семи фехтует или приводит в порядок свой ялик. Ранним туманным утром спускает его на воду, чутко вслушивается, как вода обтекает днище, как шумит тростник, — милые, родные сердцу звуки! Дыша полной грудью, налегает на весла — на реке нет никого, кроме него да браконьеров. Чуть позже он вскакивает почти на ходу в первый поезд, в купе третьего класса, пропахшее псиной, чтобы потом опять проторчать семь часов в канцелярской клетке, куда он ежедневно приходит с опозданием, запыхавшийся, красный и злой.
Топография Иль-де-Франс воссоздана Мопассаном в его рассказах с точностью, которой так добивался от него Флобер. Торговец скобяными товарами Дюфур из «Поездки за город», заняв у молочника повозку, проезжает по Елисейским полям вместе с женой Петрониллой, дочерью Анриеттой и желтоволосым малым. Он минует линию укреплений у ворот Майо. За мостом Нейи Дюфур въезжает в деревню. На круглой площадке Курбевуа путешественники любуются открывшимся пейзажем: «Направо был Аржантей с подымавшейся ввысь колокольней, вдали виднелись холмы Саннуа и Оржемонская мельница. Налево в ясном утреннем небе вырисовывался акведук Марли, еще дальше можно было разглядеть Сен-Жерменскую террасу». Они вторично переезжают Сену: «Река искрилась и сверкала, над нею подымалась легкая дымка испарений, поглощаемых солнцем. Ощущался сладостный покой, благотворная свежесть».
Когда Ги едет в Безон поездом, то он сходит на станции Курбевуа, и оттуда его увозит переполненный дачниками дилижанс. Рыбаки пристраиваются на крыше, и «так как они держат свои удочки в руках, то колымага вдруг начинает походить на большущего дикобраза».
В те годы в грязном и неприглядном пригороде Парижа все же кое-где сохранились зеленые луга. В этом воскресном Эльдорадо, центром которого была «Лягушатня»[45], собирались первые импрессионисты, здесь царило безалаберное веселье, а на реке весла гребцов взвихривали воду.
Во второй половине XIX века тема воды, пришедшей на смену теме романтического огня, овладевает живописью, музыкой и в меньшей степени литературой. Мопассан весь во власти живой воды. Он, подобно Моне и Дебюсси, превозносит ее в своем творчестве.
Ги следует всеобщему увлечению, но на свой лад. У него нет сознательного отношения к художественному явлению, которое получит название импрессионизма. Это молодые художники — что ж, он их знает, ценит, но и только. Всегда несколько разочаровывает основоположник течения, который сам его до конца не постигает. Художники рисовали мир, внося в картины мерцание водяных бликов, в сонатах звучал ритм водяных капель, писатели искали новый стиль, не ведая, что идут путем своих собратьев по искусству. Мопассан понимал Курбе, рисующего «Волну», и Моне, и Ренуара, и многих других, но как романист он больше восхищался самими художниками, а не их полотнами. В Курбе он видёл прежде всего своеобразную личность: «У него неповоротливый, но очень точный ум, отличающийся чисто крестьянским здравым смыслом, скрытым за грубоватой шуткой. Стоя перед картиной «Святое семейство», которую ему показывал один из его собратьев, он сказал: «Очень красиво. Должно быть, вы лично знали этих людей, раз написали их портреты». Сам человек занимал Мопассана не меньше, чем художник.
Одно из самых тонких и вдохновенных воспоминаний Мопассана связано с Коро. Эпизод этот относится к тому времени, когда Ги было четырнадцать лет… «Я шел Борпэрской долиной, как вдруг увидел во дворе небольшой фермы старика в синей блузе, который, сидя под яблоней, писал картину. Сгорбленный на своем складном стуле, он казался совсем маленьким. Вид его крестьянской блузы придал мне смелости — я подошел поближе, чтобы поглядеть… Желтый свет струился по листьям, пробивался сквозь них и падал на траву светлым мелким дождем. Старик не заметил меня. Он писал на небольшом квадратном куске холста — тихо, спокойно, почти не двигаясь. У него были седые, довольно длинные волосы и кроткое лицо, озаренное улыбкой.
Я встретил его на следующий день в Этрета; старого художника звали Коро…»
Мопассан в 1884 году повстречает там же и Моне и прекрасно разберется в том, что тот делает. Далеко не все писатели того времени были способны на это. «В этой же самой местности я часто сопровождал Моне, когда он отправлялся на поиски впечатлений. Это был уже не живописец, а охотник. За ним шли дети; они несли его полотна, пять-шесть полотен, изображающих один и тот же пейзаж в разные часы дня и при различном освещении… Я видел, как он однажды «схватил» сверкающий водопад света, брызнувший на белую скалу, и закрепил его с помощью потока желтоватых бликов, — они странным образом передавали, во всей разительности и мимолетности, впечатление от неуловимой, ослепительной вспышки света. В другой раз он набрал полные пригоршни ливня, пронесшегося над морем, и бросил его на полотно…»
45
«Лягушатня» — местечко на берегу Сены около Бужи-валя, недалеко от Парижа, излюбленное место отдыха парижан, прославленное одноименными картинами К. Моне и Ренуара.