Когда марионетки закончили свои прыжки над ширмой, добряк Флобер, преисполненный жалости к Старому кукольнику, прошептал:
— Бедняга!
— Старость печальна для всех! — вздохнул Буйле.
И оба они, как руанское небо — то солнечное, то затянутое тучами, переходили от веселья к грусти. И Ги был похож на них. Взволнованный, полный преклонения, Ги проводил Флобера до пристани, совершенно не подозревая, что он присутствовал на спектакле, некогда послужившем Флоберу источником его «Искушения святого Антония»[21].
Мальчишка из Этрета сумел быстро распознать истинную причину тихой грусти Луи Буйле. «Никто никогда не догадывался о его душевных муках, ибо Буйле принадлежал к той сильной породе всегда улыбающихся людей, у которых все выглядит весело, даже страдание». Одинокий, нуждающийся, отдающий себе отчет в своих неудачах, Луи Буйле выглядел в собственных глазах всего лишь жалкой провинциальной знаменитостью.
Минуты счастья доставляли ему лишь цветы и друзья.
С этим своеобразным наставником Ги однажды отправился в Круассе, что находится на левом берегу реки в нескольких километрах от Руана в сторону Гавра. «Я поздно познакомился с Флобером, несмотря на то, что его мать и моя бабушка были друзьями детства. Обстоятельства отдаляют не только души, но разлучают и семьи. В ранней юности я видел его не более двух-трех раз», — расскажет позже сам Мопассан.
Итак, выехав из Руана, они мчатся в карете по дороге, ведущей в Жюмьеж. Потом лошадь перешла на медленный шаг, поднимаясь к Кантелэ.
Сорокалетний поэт и веселый подросток затем идут пешком по липовой аллее, в конце которой возвышается домик, прилепившийся к склону Кантелэ. Оттуда открывается вид на порт. Буксиры, жалобно ревя, надсаживаясь, плывут вверх по течению реки, мимо идущих навстречу английских грузовых судов с углем, голландских и бразильских пароходов, мимо трехмачтовых норвежских барж, мимо рыбачьих ботов.
Круглые белые облака плыли по блеклому небу, словно омытому прижавшимся к нему морем. Гигант поджидал гостей, волосы его разметались от ветра, сорочка распахнулась на груди.
— А вот и молодой человек!
В этом добродушном восклицании скрыта еще и нежность к прошлому — Ги так похож на старого друга Альфреда, что расчувствовавшийся Викинг-Флобер кусает губы, чтобы сдержаться.
Ги сразу же пришлось по сердцу строгое убранство жилища. Дом священника или учителя. Только книги! Да несколько сувениров из дальних стран — высушенные кайманы, нога мумии, которую однажды слуга начистил ваксой, как сапог, позолоченный Будда…
Для того чтобы составить окончательное мнение о стихах юноши, прочтем те, которые Ги привез на суд метра, сорокавосьмилетнего учителя — небольшую поэму, написанную в Руане в 1869 году, в той же манере, что и «Девичий грот».
Дрожа от волнения, Ги, подталкиваемый Буйле, протянул стихи метру. Флобер медленно читает. Потом, встряхнув своей гривой, роняет;
— Работать надо, молодой человек! Можно подумать, что ваши стихи написаны по меньшей мере пятьдесят лет назад!
Мопассан-писатель вышел из «мастерской Круассе» так же, как Рубенс из мастерской Иорданса[22]. «Два человека своими простыми и вдохновляющими поучениями дали мне силу вечно дерзать: Луи Буйле и Гюстав Флобер… Буйле, с которым я познакомился раньше и сошелся довольно близко примерно года за два до того, как снискал дружбу Флобера. Позднее Флобер, с которым я иногда встречался, почувствовал ко мне расположение. Я осмелился показать ему несколько моих опытов. Он доброжелательно прочел их».
— В том, что вы принесли мне, обнаруживаются некоторые способности, но никогда не забывайте, молодой человек, что талант, по выражению Бюффона, — только долгое терпение.
«Я работал и часто приходил к нему снова, чувствуя, что нравлюсь ему, потому что он в шутку стал называть меня своим учеником. В течение семи лет я писал стихи, писал рассказы, написал даже отвратительную драму[23]. Ничего из этого не сохранилось». Учитель прочитывал все, а в следующее воскресенье за завтраком приступал к критике, разъясняя юному другу секреты мастерства:
— Необходимо долго и пристально вглядываться в то, что желаешь описать, чтобы обнаружить в каждом факте, явлении жизни новую их сторону, которую до сих пор еще никто не подмечал и не показывал. Чтобы описать пылающий огонь или дерево, растущее на равнине, остановись перед этим огнем, этим деревом и рассматривай их до тех пор, пока они не перестанут походить ни на какое другое дерево, ни на какой другой огонь. Именно так и возникает творческое своеобразие.
Флобер мог без устали твердить об одном и том же: «Когда вы проходите мимо бакалейщика, сидящего у своей двери, мимо консьержа, который курит трубку, или мимо стоянки фиакров, обрисуйте мне этого бакалейщика и этого консьержа, их позы, их внешний облик, а в нем передайте всю их духовную природу, чтобы я не смешал их ни с каким другим бакалейщиком, ни с каким другим консьержем, и покажите мне одним-единственным словом, чем эта извозчичья лошадь отличается от пятидесяти других…»
Это был урок профессора. Лора с тонкостью подметит: «Если бы Буйле прожил дольше, он сделал бы из Ги поэта; это Флобер захотел сделать из него романиста». Она была и права и ошибалась в одно и то же время. Ошибалась в том смысле, что у Мопассана не было настоящего поэтического дара; права была в том, что больше доверяла Буйле, так как последний превосходил Флобера как педагог.
18 июля 1869 года Буйле скоропостижно скончался. Никогда не забудет Ги дом и разоренный сад на улице Биорель: «Я вспоминаю беспорядочную толпу, топчущую цветы, шагающую по газонам, ломающую розы… пробирающуюся к тяжелому сосновому гробу, который уносили четверо факельщиков, безжалостно наступая на посаженные вдоль аллеи узкие бордюры из синих цветов».
21
«Искушение святого Антония» — драма Флобера, первый ее вариант был написан в 1849 году.