Свидетельства буйной Жизель и скромной Эрмины нередко совпадают: «Когда Ги говорил — он превращался в кудесника. Изумительный рассказчик! Люди, о которых он говорил, оживали: вы их видели, вы их слышали». В своих описаниях Жизель сумела воссоздать голос Мопассана — резкий, густой, звонкий, о котором Леон Фонтен говорил: «Голос Ги де Мопассана так необычайно торжествен, что невольно возникает впечатление, будто, произнося обычные слова, он окружает их пульсирующим блеском неведомого мира».
И наконец, она усмотрела в нем человека болезненного, мятущегося, доброго, несмотря на его звериную вспыльчивость. Она пишет, цитируя его слова: «Сегодня! ночью мне приснилось, что Тарри Алис утонул; я боюсь, как бы с ним не случилось несчастья».
Далее читаем: «Мопассан убежденно верил в предчувствия. Вечером того же дня ему сообщили о смерти его друга. Не раз случалось, что Ги безошибочно предсказывал события».
А вот это уже неправда! Гарри Алис был убит на дуэли в 1895 году, через два года после смерти Мопассана.
Жизель д'Эсток не могла написать такую чепуху. Кто-то заставил ее солгать… И вдруг все становится на свои места: этот документ, изобилующий правдивыми деталями, был переписан!
Когда: до того, как он попал в руки Пьера Бореля, или после?
Противоречия в «Тетради» Жизель так раздражают, что 3 октября 1960 года я написал Пьеру Борелю:
«Мои друзья из университета осаждают меня, утверждая, что Жизель д’Эсток — мифическая личность… Хорошо было бы привести новые факты, подтверждающие реальность этой фигуры: биографию, библиографию, каким образом ее записки очутились в ваших руках».
Ответ мне был отправлен из Ниццы 7 октября:
«…Ни один из исследователей Мопассана и не подозревал о существовании этой необыкновенной женщины. Вы найдете все о ней в книге («Мопассан и Андрогина». — А. Л.), которую я вам посылаю; доверяю вам эту книгу — единственный экземпляр, которым я располагаю. В книге имеется даже ее портрет, который даст вам больше, чем любой рассказ… Все эти документы уступил (sic) мне ее любовник — Пиляр д’Аркаи. Впоследствии бумаги были рассеяны по Америке…»
В начале ноября 1960 года я еще раз беседовал с Пьером Борелем и тщательно подготовился к разговору.
— Дорогой Борель, почему Пиляр д’Аркаи передал вам «дело Жизель»?
— Передал! Так он же мне его продал!
— Вот как… Не могли бы вы уточнить дату сделки?
— 12 мая 1928 года.
Черт возьми! В первый раз я столкнулся с точной датой. Эта дата соответствовала тому факту, что ни единая строчка из новых документов не была использована в первой работе Бореля «Трагическая судьба Мопассана», составленной на основе рассказов Леона Фонтена и опубликованной в 1927 году.
— Можно ли получить фотокопии «Тетради» Жизель и писем Ги?
— Все было продано американцам. Я потерял все следы.
— Кем это было сделано?
— Книготорговцем из Лиона.
— Вам известно его имя?
— Я его позабыл.
— Существовала ли любовная связь между Леоном Фонтеном и Жизель д’Эсток?
— Он ее терпеть не мог…
— Когда умерла Жизель?
— Между 42-м и 44-м годами в Ницце, в Валлон-Обскюр.
— От чего?
— От проказы.
Вот уж действительно Ги не приносил счастья своим возлюбленным!
Большего я от Бореля не добился. Он умер в Ницце в 1964 году.
Но, пожалуй, пора сделать выводы.
Безымянные, недатированные письма Мопассана, собранные в «Тетради Жизель», не были адресованы одному и тому же лицу. Вопреки утверждению Бореля Жизель была не единственной и не последней любовью Мопассана. Эта правдивая и захватывающая история была непомерно раздута, украшена деталями, позаимствованными либо из смежных источников, либо из самих произведений Мопассана, — деталями если и невыдуманными, то зачастую шитыми белыми нитками.
Дерзкая подтасовка документов «Тетради Жизель», будь то дело рук Пиляра д’Аркаи или Пьера Бореля, совершенно неопровержима.
Но какова история! Леон Фонтен, хитрый малый из «Мушки», которого именно так характеризовал Ги, и не ошибся, опубликовал вместе с Пьером Борел ем свои воспоминания, отлично зная, что его «брат по гребле» пришел бы от них в ярость. Все бумаги Жизель были проданы тому же Борелю Пиляром. Наш Борель также продал их, и не единожды. Вся эта пикантная авантюра была проведена в истинно нормандском стиле самого Мопассана. Подклейки, подтирки, искажения, подтасовки, плагиат, сделки, вымогательства составили великолепную посмертную иллюстрацию к жизни Мопассана. Рассмотрим последнюю страницу этого досье, не имеющего себе равных: Андрогина рыщет перед решетками «Замка Трех Звезд», куда ее не впускают по приказу Лоры, так же как и Жозефину Литцельман, Мари Канн, кроткую Эрмину и всех тех, кого нам не суждено узнать! Из того же Пасси Франсуа Тассар пишет на своем невообразимом французском языке Камилю Удино: «Сударь. Посещения господина де Мопассана моего доброго хозяина отменены до нового распоряжения эта мера принята семьей вместе с врачами для отдыха нашего больного».
Романтические тени блуждают в Пасси вокруг сумрачного здания.
4
Заведение доктора Бланша. — Зеркала. — Агония на глазах у всех. — Негодование Луи Гандера. — Гонкур у принцессы. — Сюрреалистическая агония. — Сатана и мед. — «Боже, вы сумасшедший!» — Тьма
6 января 1892 года Ги де Мопассан в сопровождении Франсуа и рослого санитара дожидается поезда в кабинете начальника Каннского вокзала. Как торжественно этот начальник приветствовал здесь великого писателя всего три месяца тому назад! Назавтра в десять утра Анри Казалис и Оллендорф встретили его на Лионском вокзале и увезли в Пасси.
— В замке по улице Бертон, 17 жила с 1783 по 1792 год принцесса де Ламбаль. В этом родовом гнезде обезглавленной аристократки доктор Эспри Бланш разместил свою клинику.
Улочка с поросшей травой и мхом мостовой, толстая стена… Лесенки ведут прямо в парк. Двускатная крыша квадратной формы характерна для домов этого аристократического предместья Парижа. Тоска по вечной нирване витает в запущенном парке.
Решетчатые ворота закрываются за больным бычком. Ключ с ритмичным скрежетом поворачивается в замке. Отныне этому ритму будет подчинена жизнь того, которому уже не удастся выйти отсюда.
«Я люблю старинные зеркала», — говорил когда-то Ги Жизель. «Я люблю подолгу стоять, вглядываясь в темное свечение зеркального стекла. Зеркала таят в себе нерушимые, неприкосновенные тайны любви и смерти». Еще раз зеркало отражает его застывшее лицо.
Здесь, в Пасси, Мопассан вновь попадает в зеркальный капкан, преследовавший его всю жизнь.
Бесполезно пытаться угадать, что переживал Мопассан, вглядываясь в холодную поверхность стекла; только тот, кого поразит его недуг, сможет постигнуть эту тайну. Стоило бы спросить у больного перед зеркалом, что он видит, что хочет увидеть, дабы представить себе картину помутненного разума. Я не нашел такого больного — мне встретилась больная. Вот документ, который она передала мне, без каких-либо поправок или изменений: «Зеркала влекли меня к себе, как свет — ночную бабочку. Я стояла перед зеркалом, оцепенев, прижав руки к туловищу, словно собиралась войти в свое отражение. Пристально глядя на себя, не шелохнув ресницами, неподвижная как статуя, я казалась себе самой высеченной из холодного мрамора. Лицо мое как бы суживалось, утрачивало недостатки, становилось гладким, как у античного пастушка. Я заглядывала в свои собственные глаза. Некто — не я, другая, излучавшая мягкий свет тысячелетней давности, ждала меня в глубине зеркала. Я звала, что я стою — но та, другая, сидела на чем-то, напоминавшем трон из расплавленного искрящегося золота. Ледяные глаза гипнотизировали меня. Я не могла освободиться от гипнотической силы этого взгляда, направленного на меня из потустороннего мира — оттуда, из-за зеркала, которое — я понимала это — здесь, передо мною, но которое уже не существовало для меня.