Нет, этот тип совершенно невыносим – даже несмотря на то, что раздражающе хорош собой. Наоборот, от этого только хуже. Потому что Мор относится к наиболее агрессивной форме самого ненавистного для меня типа мужиков: смазливый козел.
Я кошусь на него: скрестив руки, он продолжает смотреть на меня. Видно, это доставляет ему удовольствие, но на лице легкая брезгливость.
Наши чувства взаимны.
– Я не смогу уснуть, пока ты на меня смотришь.
– Очень жаль.
Вот, значит, как теперь будет.
Я сажусь, кое-как стягиваю верхнюю одежду, которая к этому времени превратилась в сплошные лохмотья. Отбросив рванье, я забираюсь под одеяло и стараюсь не ужасаться мысли, что лежу в спальне женщины, которую вскоре поразит зараза Мора.
Все так запутано.
Под одеялом пробую коснуться запястья и едва не взвиваюсь, прикусив нижнюю губу, чтобы не заорать. До рук невозможно дотронуться. Даже прикосновение мягкого постельного белья – настоящая пытка.
Мор сидит на полу, спиной опираясь о стену, и весь его вид говорит: я никуда отсюда не уйду.
Переворачиваюсь на другой бок, чтобы хоть на пару секунд забыть о том, что он существует, и вообразить, что этого нет – ни его, ни этого дня, вообще ничего.
Так я лежу некоторое время. Достаточно долго, чтобы подумать о своих ребятах из команды – живы ли они, пережили ли лихорадку? Я заставляю себя представить, что они в порядке, прячутся в охотничьем домике моего деда и играют себе в покер, сидя у костра, как мы сиживали, бывало, когда я была совсем девчонкой.
Они думают, я умерла.
Я вспоминаю папины слезы в начале этой недели. В каком шоке были они все. Он ведь так гордился, когда я поступила в пожарную команду. Он никогда и не хотел, чтобы я шла в университет, и неважно, что с раннего детства я была помешана на английской литературе, настолько, что однажды пришла на праздник в костюме Эдгара По (вот такая я была сексапильная девица), или что по выходным я часами сидела и писала длинные поэмы. А уж когда появился всадник, университет навсегда отошел в область сладких грез.
Слишком непрактично, говорил мне папа. Да и куда ты потом подашься со своим дипломом?
Интересно, что бы он сказал сейчас…
– Всадник, – зову я.
Тишина.
– Я знаю, что ты меня слышишь.
Он не отвечает.
– Ты серьезно? Решил мне бойкот объявить?
Он недовольно вздыхает. Ура.
Я вытягиваю из покрывала торчащую нитку.
– Мы тянули жребий, – начинаю я. – Чтобы решить, кто будет тебя убивать.
Мор молчит, но я чувствую его взгляд на спине.
– Нас оставалось четверо, – продолжаю я. – Я, Люк, Бриггс и Феликс. Мы вместе работали в пожарной части, а в последние несколько дней до твоего появления помогали городским властям оповещать горожан, что им необходимо эвакуироваться. Конечно, мы не были уверены, что ты проедешь через наш городок. Уистлер не такой уж большой, зато он лежит прямо на трассе Си-ту-Скай, того самого шоссе, вдоль которого ты двигался, судя по сводкам в новостях. Когда мы затеяли историю со жребием, остальные пожарные уже уехали, вместе с семьями. А мы, у кого своих семей нет, остались.
Перед глазами у меня встает папино лицо.
У тебя была семья, как и у Феликса, Бриггса и Люка. Только своих детей не было и мужа, а у ребят жен. И в конечном итоге именно поэтому мы и остались на эту последнюю смену.
Меньше народу будет по нам тосковать.
– Нас осталось четверо, – продолжаю я, – и мы подумали, что…
– Зачем ты мне это рассказываешь? – перебивает Мор.
Я делаю паузу.
– Разве тебе не интересно узнать, почему я в тебя стреляла? – спрашиваю я.
– Я знаю, почему ты стреляла в меня, смертная, – голос всадника звучит резко. – Ты хотела остановить распространение лихорадки. Все эти оправдания нужны не мне, а тебе самой.
Это заставляет меня заткнуться.
Я пыталась спасти мир. Я не злая и не жестокая, какой ты меня считаешь, хотела я сказать. Но почему-то его слова выжигают все мои объяснения, как кислотой.
В комнате надолго становится тихо.
– Ты прав, – заговариваю я после долгой паузы, переворачиваясь, чтобы видеть его. – Так оно и есть.
Мои доводы не имеют для него никакого значения, они не меняют того факта, что я стреляла в него и подожгла. Что я не слушала, когда он умолял меня остановиться.
Всадник сидит, положив руки на согнутые в коленях ноги, уставившись на меня пронизывающим взглядом.
– Чего ты надеешься добиться, соглашаясь со мной? – спрашивает он.