На меня опять нападает неуверенность.
Я опять начинаю колебаться. С одной стороны, я боюсь, что, пытаясь помочь, только причиню ему боль. Не говоря уже о том, что есть большая вероятность заразиться в процессе, а этого очень не хотелось бы. Но с другой стороны, я соприкасаюсь с Мором уже намного дольше, чем этот человек. Мор связывал меня, расстреливал и тащил по снегу, а я все еще жива. Жива и не тронута лихорадкой.
Почему-то она обходит меня стороной.
Но даже если, допустим, я ошибаюсь и до сих пор мне просто случайно удавалось избежать заразы, чего я боюсь? Что будет больно? Рискну предположить, что вряд ли это будет хуже того, что я уже пережила. Что я умру? Ну, тогда, по крайней мере, меня больше не будет тошнить от присутствия проклятого всадника.
Нет худа без добра, я в это верю.
Я присаживаюсь перед больным на корточки, беру его за руку. Надо же, какая горячая.
Он пытается что-то прохрипеть и покачать головой.
– Не нааа… тро…ать… болллен… – шепчет он.
Я пожимаю ему руку.
– Все нормально, – мягко говорю я. – Я здесь, чтобы помочь.
Он закрывает глаза.
– Всеее… уме… – хрипит он с искаженным болью лицом. – Я посссслед…
У меня падает сердце. Запах разложения, возможно, исходит не от этого парня. Он может идти от других людей… ставших телами.
А я за все время, пока лежала и приходила в себя, даже не заметила присутствия других людей в доме.
Большую часть времени ты валялась без сознания или спала, – напоминаю я себе.
…К тому же, может, я и замечала. Может, мой бред совсем не был бредом, а звуками, которые просачивались в мою комнату, и я слышала их сквозь сон.
Я снова смотрю на лежащего передо мной человека. Ему, похоже, пришлось быть свидетелем болезни и смерти всех, кто жил в доме, и вот теперь он и сам умирает. Где-то в глубине души он понимал, что остается последним, а значит, некому будет о нем позаботиться.
Тыльной стороной ладони я щупаю ему лоб, потом шею. Он весь горит. Сейчас, забыв на время о нарывах и ранах, уродующих его тело, я замечаю, что у него запеклись и потрескались губы.
Я решительно встаю и иду в кухню. Схватив полотенце, я подставляю его под кран. Поискав по шкафам, нахожу пустой стакан, а потом случайно наткнувшись, прихватываю заодно и бутылку «Ред Лейбл»[2].
Налив в стакан воды, я возвращаюсь со всем этим в гостиную, пытаясь (безуспешно) не думать о том, что у меня в этом доме есть кровать, а у него нет. Что сделал Мор? Может, он уложил меня как раз на кровать этого парня?
Расставив все на журнальном столике, я беру мокрое полотенце и начинаю бережно обтирать больному лицо и шею. Потом спускаюсь ниже, стараясь по возможности не касаться нарывов и язв, чтобы не причинять ему лишней боли.
Беру со столика стакан с водой и бутылку виски. Держа перед ним то и другое, спрашиваю: «Что лучше?»
Ни секунды не потратив на размышления, мужчина глазами показывает на виски.
– И правильно.
Воду я выливаю прямо на ковер – ну и что, что лужа, какая к чертям разница, если в доме полно чумных трупов – и до половины наполняю стакан алкоголем.
Подведя руку ему под спину, я, не обращая внимания на собственные проснувшиеся боли, немного приподнимаю его, чтобы было удобнее глотать. Другой рукой подношу к его губам стакан виски.
Он опустошает его в пять глотков.
– Еще, – хрипит он, и на этот раз голос слышен лучше.
Снова наполняю стакан до половины, и он снова выпивает. А потом еще раз.
Я с такой дозы алкоголя загремела бы в больницу с отравлением, но мне кажется, что в этом есть смысл. Эту заразу не победить. Уровень смертности стопроцентный. Сейчас речь идет о том, чтобы хоть немного облегчить страдания.
Видя, что он осушил третий стакан, я снова тянусь за бутылкой, но он приподнимает руку, еле заметно. Хватит.
– Спасибо, – сипит он.
Я киваю, сглотнув ком в горле. Взяв его за горящую жаром руку, я держу ее в своей.
– Хотите, я останусь? – спрашиваю я. Я не договариваю: и пробуду здесь ваши последние часы. Хоть я не раз сталкивалась со смертью, все равно язык не поворачивается назвать ее по имени.
Мужчина закрывает глаза, сейчас он немного расслаблен, заметно, что виски начинает действовать. Потом пожимает мне руку, и я расцениваю это, как да.
Гладя его по руке большим пальцем, я тихо начинаю читать Эдгара По.
– Здесь Смерть себе воздвигла трон, здесь город, призрачный, как сон…[3]
Слова из «Города на море» сами вырываются у меня, строки, которые я прочла и выучила давным-давно. Закончив это стихотворение, я иду дальше и читаю лорда Байрона «Ты умерла и юной, и прекрасной», а потом несколько строф из «Макбета», и еще всякие стихи и прозу, которые в свое время откапывала понемногу. Мир давным-давно забыл и думать обо всех этих поэтах, но сейчас их бессмертные строки уместны больше, чем когда бы то ни было.