А та чертовщина, которая творится со мной и вокруг – это вовсе не милосердие.
Веревка падает, и я, не сводя глаз с Мора, растираю забинтованные запястья.
Бросив последний мрачный взгляд на всадника, я бреду к камину. Хозяева позаботились о поленьях, спичках и даже старых газетах для растопки. Я укладываю поленья, потом распихиваю растопку. Все это время я старательно игнорирую всадника, хоть и чувствую спиной его взгляд.
– Ну что, доволен? – почти кричу я.
Пауза.
– Чем, смертная?
– Как же, ты столько времени пялился на мою задницу! Налюбовался, наконец? – в моем голосе звучит нескрываемое презрение.
– Этот вопрос должен был меня оскорбить? – он искренне озадачен.
Ну, раз он требует ответа, тогда…
– Да.
Мор фыркает.
– Постараюсь не забыть об этом в следующий раз, когда ты захочешь поразить меня своими убийственными словами.
Я так и чувствую, как он радуется своему язвительному ответу.
Ладно, всадник, на этот раз твоя взяла…
Я оглядываюсь на него через плечо. Доспехи и корона светятся в темноте.
– Какой же ты придурок, – с чувством говорю я.
Он хмурится.
– Да, если что – это тоже было оскорбление, – добавляю я, после чего возвращаюсь к камину и сосредотачиваюсь на огне.
Пару минут Мора не слышно, так что мне даже становится интересно, чем он там занят. Надеюсь, умирает от унижения, хотя сильно в этом сомневаюсь.
Минуту-другую спустя всадник выходит из гостиной, звяканье доспехов слышится все глуше и глуше. Дверь закрывается, и я слышу звук льющейся воды.
Я бы тоже не отказалась принять ванну. От меня несет конским потом, а уж какими грязными стали бинты, и думать не хочется. Но чтобы принять ванну пришлось бы просить о помощи, самой мне не разбинтовать рук и не наложить свежих повязок. А у меня сейчас нет никакого желания унижаться перед Мором.
Так что я поджигаю бумагу, которую засунула между поленьями, сажусь и наблюдаю, как разгорается огонь. Впервые с того момента, как я вытянула сгоревшую спичку, меня не переполняет возбуждение, страх или боль. Я стараюсь не задумываться, почему так, и что это значит. Мне легче понять свое отношение к всаднику, когда он активно пытается причинить мне боль. А когда он просто тих и скучен, все не так просто.
Довольно долго мои мысли блуждают бесцельно. Может, вы ждали, что я употреблю время с толком, например, составлю план побега или придумаю способ вывести всадника из строя, но нет. В голове странная пустота.
На каминной полке расставлена коллекция изящных фарфоровых статуэток. Одно за другим я изучаю нарисованные лица. Какое специфическое хобби – собирать миниатюрные фигурки. Лишнее напоминание о том, как много в мире разных людей. И сейчас они бегут из родных городов, пытаясь спастись.
Я представляю самые отдаленные районы Канады, медвежьи углы, в каждый из которых съехались тысячи эвакуированных, ожидающих ухода всадника. Мы играем в смертельную игру, дьявольские салочки, а нас бьют, как надоедливых мух.
Я осматриваю себя. Старомодные джинсы, поношенную рубашку. Где-то там, среди тысяч беженцев, мои родители. Сердце начинает колотиться. Не знаю, почему я так упорно мысленно возвращаюсь к ним. Наверное, я чувствую себя виноватой. План состоял в том, что мы все переберемся в охотничий домик моего деда – жалкую хижину в десятках километров к северо-западу от Уистлера.
Но в глубине души я знала, что никогда туда не приеду.
– Поезжайте вперед, – убеждала я родителей. – Я должна помочь эвакуировать город.
Мне больно вспоминать об этом.
– Не геройствуй, – сказал папа. – Все разбегаются со своих постов.
– Я должна делать свою работу.
– Если ты будешь делать свою работу, то умрешь! – выкрикнул папа (он никогда не кричал).
– Этого никто не знает.
– Проклятье, Сара, я знаю! И ты тоже. Какой процент заболевших выживает?
Не было там никакого процента выживших. Люди либо избегали заражения Мессианской лихорадкой, либо становились ее жертвой. Я знала это, и папа знал, да всем в мире это было известно.
– Кто-то должен помочь всем этим семьям, – сказала я.
Тут папа перестал меня слушать. И это был едва ли не единственный раз, когда я видела его плачущим.
Он меня уже похоронил, подумала я тогда.
А теперь он наверняка считает меня мертвой.
Машинально коснувшись щеки, я чувствую, что она мокрая.
– Какой сюрприз. Я был готов к тому, что ты снова попытаешься сбежать.
От звука голоса Мора я инстинктивно съеживаюсь.