Выждав немного, всадник кладет мне на спину теплую руку. И тут же убирает.
– Садись, – командует он.
Что?
Прижимая к груди обрывки рубашки, я делаю, как он велит.
– Убери это, – в его голосе звучит досада.
Я прерывисто вздыхаю.
Не хочу подчиняться, потому что он, может, и спокойно относится к наготе, но я вот нет. Но сейчас… вспоминаю, как Мор безжалостно волок меня по дороге, как смотрели на меня его ледяные глаза, когда я отказывалась подчиняться.
Я имею дело не с человеком. Он, не задумываясь, снова причинит мне боль, если стану сопротивляться.
Да я и устала сопротивляться. Это просто… бесполезно перед такой непреодолимой силой.
Стягиваю остатки рубашки, старательно прикрывая обеими руками грудь.
Мор проводит пальцами по моей спине. Он касается кожи довольно мягко, но я все равно вздрагиваю.
– Прижми это к животу, – раздается его голос за спиной.
Смотрю вниз на то, что он протягивает. Мне нужно время, чтобы сообразить, что это бинт.
Бинты. Он хочет сделать мне перевязку.
У меня вырывается судорожный вздох, больше похожий на плач. Ладно, я и правда всхлипнула. А плач переходит в истерический смех, который никак не получается унять. И я уже хохочу, хотя по щекам струятся слезы, и я уже сама не уверена, смеюсь я или плачу, потому что…
Потому что.
Потому что, господи ты боже мой, я стреляла в человека, я подожгла его и даже сейчас меня жестоко мутит при мысли о том, что я способна сделать такое, хоть бы даже и с Всадником Апокалипсиса. Но на этом кошмар не закончился. Меня связал и заставил бежать следом все он же – бессмертное существо, которое, как я считала, я убила, то же существо, что убивает всех нас. А потом он волоком тащил меня, и у меня рука выскочила из сустава, а спину как будто изорвали в клочья – не говоря уж о ногах, – а еще я увидела человека, умиравшего чудовищно мучительной смертью. И я была готова к тому, что надо мной надругаются, что этот кошмар не закончится, ведь Мору, этому бессердечному психопату, мало того, что он уничтожает жизнь на своем пути. Ему нужно снова и снова наказывать меня в назидание другим.
Я больше не плачу – впрочем, я даже не уверена, что могу назвать это просто плачем. Это были настоящие рыдания, как будто мой разум пытался смыть все пережитое.
– Надеюсь, тебя это радует, – выговариваю я сквозь снова хлынувшие слезы.
– Разумеется, – безрадостно отзывается Мор. – Возьми.
Он передает мне бинт. Все еще не в силах успокоиться, беру его и начинаю обматывать вокруг талии, потом возвращаю назад. Мы повторяем эти движения снова и снова, пока все раны не оказываются под свежей чистой повязкой.
Я вытираю глаза, прокашливаюсь и пытаюсь взять себя в руки.
Глубоко дышу.
Все будет хорошо – или не будет, но это тоже хорошо.
Решив, что окончательно успокоилась и смогу говорить, я обращаюсь к Мору.
– Спасибо за все, что ты делаешь, но, если раны не промыть, в них может попасть инфекция, – а может и не попасть, но все равно это риск.
Думаю, я просто должна быть благодарна ему за эту крупицу доброты.
– Это необязательно, – отвечает всадник.
– В каком смысле необязательно? – переспрашиваю я, пытаясь понять, что он имеет в виду.
– Твои раны не загноятся.
Я сильнее разворачиваюсь, чтобы увидеть его лицо.
– Откуда ты знаешь?
Он молитвенно поднимает глаза к небу, будто пытаясь найти там, среди потолочных балок, не то Бога, не то терпение, которого ему со мной не хватает.
– Я контролирую инфекции во всех формах.
Серьезно? Он может не только сделать так, что я не заболею лихорадкой, но и защитить мои раны от воспаления, даже не промывая их?
– Зачем тогда менять повязки? – ворчу я, снова отворачиваясь.
– Такие обширные повреждения необходимо обрабатывать, чтобы они нормально заживали, – объясняет Мор. Он отрывает конец бинта и завязывает. – Давай руки.
Я протягиваю ему запястья. Меня странным образом завораживает вся эта ситуация – и сам Мор, если честно.
Мор склоняется над моими руками (золотистые локоны падают ему на глаза) и начинает разматывать грязную повязку. Сейчас всадник выглядит щемяще невинным – хотя странновато говорить так о мужчине, тем более об этом, с огромным числом убийств за плечами. Наверное, это из-за того, что в кои-то веки он проявил заботу, а я уловила в нем искорку (исчезающе малую) человечности.
Я мрачнею, уставившись на его склоненную голову.
– Зачем ты это делаешь?
– Чтобы страдать, нужно жить.
Не знаю, почему в этот раз я ждала другого ответа. Вообще-то мне все ясно. Я причиняю боль ему, он причиняет боль мне. Мы оба следуем определенному сценарию. Непонятен мне только этот момент. То, что он обо мне заботится, проявляет чуткость. Это меня тревожит, и ответ «я хочу заставить тебя страдать» спокойствия не добавляет.