- Это даже просто, - объяснял Вася (и Скиталец согласился: он видел на фронте, как просто умирают кем-то издали убитые люди), - когда "пика" входит в человека, даже не требуется большого усилия: легко этак надавил и, словно в масло... если кость заденет, хрустнет, конечно, а так... легко.
В это время загремели замки, и в камеру вошел хрупкий паренек с матрацем подмышкой, в руке - небольшой мешок со скудным имуществом. Совсем еще молод, быть может, недавно переведен из колонии малолеток.
Вася остановился, не договорив, даже ахнул. Скит тоже отметил, как не вписывается в их атмосферу новичок: с нежными чертами лица, круглой остриженной головой. Странные черные глаза смотрели на мир вкрадчиво. Небольшой чувственный рот. Он был похож на девушку. Скит подумал, что его по ошибке к ним посадили. Назвался он Германом.
- Убей меня бог, если, ты не Гермина! - закричал Вася Котик.- Все засмеялись. - Я тебя Минкой буду звать.
- Вообще-то зовут меня просто Геркой, - уточнил парень столь же вкрадчивым голосом, как и его взгляд. И все согласились: Герка так Герка.
В банный день, когда они все разделись, даже у Скита задрожали коленки при виде его задницы. Самурай впился в этот предмет странным взглядом. Васька застонал. С тех пор в камере начался какой-то незримый психологический процесс: Вася и Самурай на прогулке полунамеками о чем-то перешептывались, стараясь, чтобы на это не обратил внимания Гера. На прогулочном дворе Самурай и Вася старались расширять контакты. Они перекликались, выяс-няя, в каких камерах находятся воры, узнавали новости, касающиеся их "партийной" жизни: кого где задушили, зарезали, кто откуда "выпрыгнул", то есть ушел от воров, от кого ждать "подогрева", то есть продуктовых или табачных посланий из воровского "котла".
Гера был неразговорчив. Несмотря на это, после первой бани обращение к нему со стороны воров стало исключительно почтительным, даже нежным. Скиталец был вежливым от рождения. Самурай же с Васей наперегонки оказывали Гере знаки внимания: Самурай по-отечески, Вася этак по-братски. Не исключено, они дарили бы ему и цветы, ведь своим марам (девушкам - жарг.) воры дарят цветы, если случится приличный выкуп (удачная кража - жарг.). Конечно же, расспрашивали Геру, - которого Вася стал звать Миной, уверяя, что так изящнее, - расспрашивали его о жизни. Тот отвечал односложно, и получалось совершенно неясно: бродяжка бездомный - да... но вовсе не еврей, хотя цвет волос и глаза черные; жил с матерью, пока не сбежал от нее; попался за кражу и содержался в колонии малолетних преступников.
Гера был общительным только в прогулочном дворе и только со Скитальцем. Рассказывал, как жестоко жилось в "малолетке", как надо было за себя постоять. Скит объяснил ему, что и здесь, у "взрослых", то же самое надо держать ухо востро. Гера с большим любопытством расспрашивал Скита: где тот побывал, что повидал. Скит охотно рассказывал, ловя на себе насмешливо-ревнивые взгляды Самурая и Васи, о Марьиной Роще, о фронте, о ранениях. Он очень удивился неестественному, на его взгляд, интересу, проявленному Герой к его интимной жизни: есть ли у Скита девушка, любит ли он ее, красива ли? Конечно, с другой стороны, что тут неестественного? Гера исключительно доверчиво относился к Скиту, его явно тянуло к старше-му. Он часто как-то робко старался держать Скита за руку, внимательно вглядываясь в лицо. Скит подумал, что Гера, наверное, надеется на его защиту в случае чего. Но это не так-то просто: против воров ему выступать не хотелось: опасно - куда потом податься? Но он был уверен, что воры все-таки не пользуются силой - не в их обычаях.
Неспокойная атмосфера образовалась в жизни камеры с приходом Геры: Вася открыто стал домогаться близости с ним, упрямо называя то Миной, то Герминой. Самурай держался нейтра-льно - его, мол, не касается, что молодежь тут вытворяет.
Скит-таки действительно решил для себя, что ему до них нет дела: каждый человек хозяин своему хотению, в том числе... и задницы. Ему порою казалось, что и Гера ведет себя как-то кокетливо, не понимая, что держится, как женщина: и смех, и ужимки. Как девочка, ей-богу! Он часто злился на Геру за его обезьяньи гримасы, в то же время жалея и стараясь помочь: в камере сам собой установился порядок, что и пол помыть, и бачок таскать с водой - всё на самого младшего наваливали.
Однажды ночью Скит пробудился от неясной возни, что-то затаенное творилось в камере. Вроде все спали, но слышались приглушенные голоса, потом раздался стон, последовал ярост-ный шепот Васьки Котенка и грязные ругательства.
Скит окончательно проснулся, пытаясь понять, что происходит. И тут во весь голос рявкнул Самурай:
- Только без блядства! - надо полагать, в адрес Васьки. Затем уже тише: - Если по-хорошему, добровольно - ладно, но... чтоб без блядства.
Утром обнаружилось, кто-то прилично разукрасил Ваське морду - вся в царапинах. И почему-то Кот избегал разговаривать с Герой. Самурай едко над ним издевался:
- Получил в рыло и дуешься... Сопляк! Подумал ли о том, что прежде, чем лезть к человеку под одеяло, надо его хоть накормить. Ты же, паразит, и курить ему не даешь.
Так оно и было. Кроме Самурая никто не оставлял Гере даже затянуться, в том числе и Скит: так трудно доставался табачок! Воры из других камер "подогревали" только воров - Самурая и Котенка.
Амурная обстановка, угнетавшая Скита, разрядилась, когда им всем велели "собраться с вещами".
Их доставили на станцию, в тупик, посадили в уже не раз встречавшийся в этом рассказе вагонзак, и в конечном итоге Скит вновь очутился у ворот Девятки вместе с теми же отказчика-ми - Васькой Котом и Самураем, а с ними, может по ошибке, Герой.
Случилось так потому, что даже самый талантливый кум не должен нарушать закон субор-динации: когда главный кум, ввиду назревания в высших сферах важных приготовлений, хоть и только намеком, дает предписание не заниматься никакой "блошиной возней" из-за отдельно замоченных четверых воров, то и не надо, как говорится, лезть в пекло наперед батьки. Вот в доказательство такой истины, продержав месяц в центральном изоляторе, и завернули Скита на Девятку. И он снова занял свое место.
Глава пятая
1
Жизнь на Девятке продолжалась. Какой-нибудь пессимист может сказать, что в лагере - не жизнь и будет прав: какая это жизнь, если в ларьке нет коньяка, шампанского, шоколадных конфет, бразильского кофе, американской жвачки? Если в зоне отсутствует публичный дом, нет бассейна, а жилищные условия не комфортны?