Мадам Анриэтта Дюпон ликовала, видя неподдельный интерес внука к делу деда, державшего когда-то лучший ресторан в Дижоне. Мсье Жан Дюпон, отец Мишеля, помалкивал. Он теперь постоянно помалкивал. По мнению его матери, мадам Анриетты, которое она открыто высказывала, он был позором рода, поруганием её седин и оскорблением фамилии Дюпонов, человеком, лишенным вкуса и понимания, не могущим отличить плавленый сыр канкуайот от мондора, путавший анисовую настойку из Флавиньи с дижонским ликёром из черной смородины, одним словом - ничтожеством. Единственное, что, по мнению мадам Дюпон, сумел в жизни этот обормот и шалопай, предавший семейные традиции поруганию и бесчестью, - это сделать сына, который, дай Бог, снова поднимет честь рода Дюпонов на недосягаемую высоту.
Здесь она обжигала Жана Дюпона таким взглядом, что он опускал глаза и бледнел.
Мсье Жан Дюпон был весьма крупным чиновником, судьей и членом муниципалитета. Человек весьма одарённый, он был прекрасно образован, его речи на городских собраниях были блестящи, а судебные решения - продуманы и справедливы. Но абсолютная неспособность к кулинарии в глазах его матери обесценивала любые его заслуги. Бездарь. Но этим ущербность мсье Жана не исчерпывалась. Водились за ним и другие грехи, о которых его мать предпочитала не говорить вслух, но о которых прекрасно помнила.
Внучек же, сокровище, радовал бабулю до слёз умиления. Он моментально понимал принципы приготовления любых блюд, вычленял ингредиенты, усваивал последовательность фаз готовки, был поэтом гастрономии. Бабуля усиленно потчевала его изысками, проверяя его вкус - и он ни разу не разочаровал её. Слава небесам! Господь сжалился над родом Дюпонов!
При этом любой, кто присмотрелся бы к отношениям в этой семье, был бы удивлен одним странным обстоятельством - трепетной взаимной любовью бабушки и внука, и весьма неестественными, загадочными отношениями отца и сына. Фамильное сходство между ними было более чем заметным. Все, кто хоть раз видели Мишеля и знали его отца, неизменно спрашивали, не Дюпон ли он? Мишель кивал, опуская глаза. При этом он, хоть и относился к отцу с подчеркнутым уважением, никогда не был откровенен с ним. Отец тоже был отстранен от сына, и хотя их взаимная отчужденность тяготила Жана Дюпона - преодолеть её он был не в силах.
Мадам Анриэтту Мишель звал бабулей, но Жана Дюпона - 'мсье'.
Дело в том, что в метрических книгах Дижона маленький Мишель был записан под другой фамилией, ибо его отец никогда не состоял в браке с его матерью. Это обстоятельство, когда Мишель вспоминал о нём, заставляло его сжимать зубы. Мадам Дюпон, зная о бастарде своего сынка, бесконечной гульбой и блудными разгулами в юности успевшего порядком раздражить её, потребовала от Жана жениться на матери Мишеля, от чего тот отказался наотрез. Мадам Анриетта настаивала, - но мсье Жан дал ей весьма ясно понять, что не собирался и не собирается давать выблядку свое имя.
В восемь лет мальчик осиротел, был помещён в приют, и Бог весть, какое будущее ждало бы сироту, но через два года в его жизнь впервые вмешался Божий Промысел, причём так тонко и неощутимо, что мало кто что понял. Бесконечные амурные похождения и любовные авантюры, к которым был столь привержен в своё время мсье Жан, неожиданно надломили его организм, причём слухи ходили самые разные... Теперь оказалось, что женитьба на приличной и состоятельной девице, давно присмотренной мсье Дюпоном, стала просто невозможной. Перспектива одиночества и бездетной старости замаячила перед сорокапятилетним Жаном Дюпоном во всей своей безотрадности. Мать заметила перепад в настроении своего беспутного сынка, ставшего по два раза на дню прикладываться к бутылке и остающегося по вечерам дома, и сделала правильные выводы.
Догулялся, патаскун чёртов.
Мсье Жан воспринял случившееся вначале как простую случайность, но постепенно ему пришлось осознать, что ничего случайного в его жизни не было. Долгими бессонными ночами он перебирал в памяти подробности своих былых похождений, перед его мысленным взором вставали те, кто составлял когда-то его наслаждение... Теперь одни поблекли до отвращения, другие, помоложе, со смехом отворачивались от него, обессилевшего и неприкаянного. Откуда-то из закоулков сознания вынырнул вдруг крохотный мальчонка, со смехом протягивавший к нему ручки. К сорока годам комната человека должна наполниться детскими голосами - иначе её наполнят жуткие призраки прошедших дней и откровенные кошмары. Мсье Жан неоднократно слышал об этой максиме, но никогда не верил в её истинность.
Пришлось поверить.
Теперь мсье Жан сам вспомнил о сыне. Он нашёл мальчугана в приюте, и через свои связи сделал все, чтобы десятилетний Мишель носил отныне имя Дюпонов. Уставший от беспросветной нищеты приюта, от голода и побоев, от всегдашних оскорблений и жестокого наименования 'выблядок', маленький Мишель, понимая куда больше, чем дети его возраста, был рад обрести дом и семью. Всем сердцем сразу привязался к бабке, всегда считавшей его своим внуком. Он был благодарен и отцу, понимая, если бы тот не признал его - судьба его была бы плачевна. Однако, развитый не по годам, из обрывочных слов мадам Дюпон Мишель понял, что отец был вынужден усыновить его по мотивам весьма постыдным, а вовсе не потому, что полюбил его или нуждался в нём.
Сердце мальчика заныло саднящей и тупой болью, но что тут поделаешь?
Отданный в иезуитскую коллегию, куда никогда бы не попасть незаконнорожденному, Мишель Дюпон успевал, но больше всего боялся, чтобы его секрет не стал известен его высокопоставленным сокурсникам. Проявив в двенадцать лет, неожиданно для самого себя, дедовские таланты, Мишель увлёкся кулинарией, мечтал продолжить дело деда, о котором был немало наслышан от бабки, и полагал, что кошмары приюта и клеймо 'выблядка' остались в прошлом.
Мишель ошибался. Его сокурсник Лоран де Венсан сообщил ему, что о его происхождении ему всё известно.
Нельзя сказать, чтобы Мишель испугался. Разглашённые, эти сведения могли создать ему весьма большие сложности, но ничего это не изменит. Приют закалил Мишеля, а отцы-иезуиты научили стоицизму. Он признан законным сыном, а прошлое может откликнуться лишь дурными прозвищами да унизительной болтовней вокруг него. Неприятно, но переносимо.
Но неприятно...
Лоран потребовал за молчание вещей вполне терпимых - выполнять за него все математические задания. Это было просто смешно, и Мишель подумал, что этим Лоран не ограничится. Но де Венсан больше ничего не хотел,- то ли ему ничего больше не приходило в голову, то ли это действительно было всё, что ему было нужно, то ли Лоран всё же побаивался Дюпона, проронившего, что, если де Венсан проболтается - так тому и быть, помешать он не сможет, но это будет последнее, что Лоран вообще скажет, ибо его, Мишеля, ничего тогда не будет и сдерживать. Есть педали, на которые можно нажать только раз...
Четвертый год Мишель Дюпон выполнял за Венсана все арифметические уроки.
Мишель тяжело вздыхал, глядя на отца. Зачем он так?... Если он не любил его мать, зачем было делать то, что привело к его рождению, а если любил, то почему обрёк его на позор? Он, приезжая на каникулы, каждый раз видел, что 'мсье' всё больше сдает, выглядит постаревшим, усталым и каким-то надломленным, но по-прежнему держится с ним, как с чужим. Мишель не знал, что мсье Жан давно воет ночами и кусает подушку от раскаяния и отчаянной беспомощности, осознав и суетную пустоту прожитой жизни, и свою неизбывную вину перед сыном.
Сам же Мишель уверил себя, что сумеет пробиться, несмотря ни на что. Нравящийся ему мягкий и заботливый отец Дюран ненавязчиво сумел уже обрести на него влияние, формировал круг его чтения, помогал вырабатывать суждения, учил видеть промысел Божий в событиях на первый взгляд случайных, заставляя размышлять и над тем, что случилось с ним самим. И Мишель задумался. Считал ли он, что с ним поступили несправедливо? Дюпон вздыхал. Господь терпел и худшее. Да, он почти не помнил мать, не имел, да и не имеет отца, испытал немало приютских тягот, но Господь дал ему талант и силу духа, у него есть истинные друзья - и бабуля, и отец Илларий, и отцы Даниэль и Гораций. У него прекрасное здоровье. Бог с ними - с презирающим его 'мсье' и бесовским Лораном. Бабуля обещала оплатить его обучение в Париже, в Школе поваров, и тогда он подлинно станет славой рода. Мадам Дюпон сможет гордиться им.