Гораций де Шалон тоже бесился, понимая, что задуманное является единственной возможностью понять совершённое с Лораном де Венсаном и раскрыть преступление, и решись он подсказать кому-то из питомцев, что всё происходящее - рождественский маскарад, фарс и буффонада, они снова неминуемо обречены будут оказаться в тупике. Кусок не лез в горло. Но больше всего педагога злило недоверие, которое он прочёл в глазах отцов Эзекьеля и Аврелия. Его попросили не покидать палаты лазарета, соседней с той, где лежал Дюран, так еще и некоторое время тихо обсуждали, не запереть ли его там? Он знал, что отцы надзиратели уже заняли свои посты в спальне их класса. Все пятеро находились под неусыпным надзором. Котёнка, после окончания службы ринувшегося в лазарет, туда не просто не пустили, а убедительно попросили не мелькать под ногами: сейчас отец Жизмон придет исповедовать и соборовать отца Дюрана. Ему нужно подготовиться к последней исповеди... Никто не ожидал такого, но ночью ему стало совсем худо, и Эммеран Дешан сказал, осмотрев его, что, дескать, он не Бог, и медицина тут бессильна...
Эмиль покачнулся, но поддерживаемый отцом Эрминием, дошёл до спальни. Там сидел Дамьен де Моро с лицом напряженным и тёмным. Он только что обегал всю коллегию - от гимнастических кортов до трапезной в поисках отца Горация, но того нигде не было. Он, значит, не отходит от Дюрана, а, следовательно, дело, и впрямь, худо. Подошли мрачные Потье с д'Этранжем. Филипп был просто убит болезнью отца Дюрана, Гастон, плюхнувшись на кровать и откинувшись на подушку, мрачно смотрел в потолок. Котёнок тихо рыдал в подушку. Как это могло случиться? Он же чувствовал себя лучше... Последним пришёл Дюпон. Он оглядел своих одноклассников и почесал макушку.
- Да полно вам, так ли всё серьезно?
Ответом на его недоумённый вопрос были новые рыдания Эмиля. Повисло молчание, снова нарушенное Мишелем Дюпоном, подошедшим к де Моро. Он был единственным, кто не проявлял видимых признаков уныния и скорби. Всё это может оказаться и неправдой, заявил он. Отцу Дюрану - тридцать один год, и это совсем не те годы, когда отправляются на тот свет. Котёнок заверещал, что Дешану верит, а тот сказал, что отец Дюран умирает!! Эмиль захлебнулся слезами.
-Сделали бы всё, как я сказал, - может, и обошлось бы всё, а теперь ... - Дюпон развёл руками.
-Умный ты, Аквинат, - беззлобно уронил Дамьен, - но глупо сожалеть о вчерашнем. - И грустно продолжил, - на меня отец Гораций волком смотрит. Думал даже, что это я его...
- Не надо было сразу скрывать виновника, - начал было Потье, но был резко прерван Котёнком.
- Никого я не скрывал, я им сказал... - Эмиль снова зарыдал.
- Надо каяться, - решил Потье, - в конце концов, жизнь отца Дюрана...
- Это я, я один виноват, я и пойду отвечать, - поднимая опухшее лицо, заявил Котёнок, - вот урок мне на всю жизнь, вот к чему приводят злость и гнев, вот, что бывает, когда гневишь Господа и сам мстишь за себя...
Дюпон сопроводил слова Котёнка беззвучным смехом. Мститель нашёлся, подумать только...
- Нечего ругать кошку, когда отбивная съедена, - вступился за Котёнка Дамьен.
- Пойдём в Каноссу, получим по макушкам, зато спасём отца Дюрана, - согласился Гамлет.
До сих пор молчавший Дофин неожиданно спросил Дюпона, почему тот считает, что отцу Дюрану не грозит опасность? Тот пожал плечами. Отец Илларий, когда об этом заговорили на кухне, почему-то улыбнулся и глаза отвёл, а ему отец Дюран нравится. Будь тот при смерти, он бы не улыбался. Это, скорее всего, финт ушами, клоунада и фиглярство, и затем всё и задумано, чтобы они во всём признались. Тут либо молчать надо до последнего, памятуя, что знать истину следует всегда, а вот изрекать - лишь иногда, либо - Бог с ним, с Лораном, - во всём признаться. Рождество на носу, не по-божески встречать его с грехами на душе. Дюпон потянулся, почесал макушку и зевнул.
- С грехами... Сравнил! У тебя-то, кроме кражи дегтя, грехов нет, а с меня - семь шкур сдерут, - раздраженно бросил Дофин.
- Да плюнь ты, графскому отпрыску всё с рук сойдёт
- Ну да, не хватало отца расстроить! Отец Гораций уже и так догадался...
- Хватит спорить, бросьте жребий, как выпадет - так и поступим. Устал я от ваших препирательств, - заявил Гастон.
- Не будем мы ничего бросать, - решительно заявил Кот, - я один пойду и во всем признаюсь.
- Правильно, Котяра, - поддержал его Дамьен, - Христос бы так и поступил.
Услышав о Христе, Котёнок вновь зарыдал. Да, он - величайший из грешников, если бы он вспомнил в ту минуту о Христе, он не совершил бы ничего подобного... но тут же, что-то вспомнив, зло всколыхнулся и ощетинился.
-Христа в таких мерзостях даже Иуда не обвинял! Он куда порядочней был нашего Лорана-то!
-Отец Дюран говорил, 'скрыть правду иногда - и благоразумно и непредосудительно. Да не изрекают уста ваши слов, которые не обдуманы в сердце'. Я так и делал, - не сдавался Дюпон.
-Я тоже всегда своё мнение о смерти Лорана оставлял при себе. 'Жажда правды, толкающая на поиски виновного, - порочная жажда, говорил отец Дюран. Предоставьте суды Господу'. Вот я и предоставил, - заметил де Моро.
- Как он говорил, так мы и поступили, я считаю, мы правы, - согласился Потье.
-Те, кто правы, должны быть выше лжи. Вот что сказал отец Дюран, - шмыгнул носом Котёнок. - Пошли.
Все переглянулись и вздохнули. Дамьен натянул свитер, схватил за штаны Эмиля, который уже ринулся было из спальни, заставив его надеть курточку. Тем временем оделись и остальные.
Глава 5. Дознанная правда.
Глава, в которой выясняется правота отца де Шалона,
при этом сам он несколько раз, как и другие отцы-иезуиты,
теряет дар речи.
Возглавил поход кающихся в Каноссу Мишель Дюпон. Так просто получилось. Он - единственный - по-прежнему не верил, что отец Дюран при смерти, но предпочёл покаяние коснению в грехе. Именно он попросил отца Эрминия провести их к отцу Даниэлю, веско мотивируя свою просьбу тем, что они намерены снять тяжесть с души и во всем признаться. Ex proprio motu, sponte sua, sine lege, по доброй воле, без всякого давления.
Услышавший их доктор Дешан, который вышел из внутреннего покоя лазарета, где до этого вёл с умирающим душеспасительную беседу о лучших винах Бордо, в котором недавно побывал, при этом закусывая мясом молодой цесарки, тут же шмыгнул назад, мгновенно ликвидировав следы трапезы, подмигнув отцу Аврелию. Гораций де Шалон побледнел и, тихо обойдя постель друга, сел в изножье. Отец Эзекьель поправил свечу в изголовье больного и изобразил на лице уместно безрадостную, минорно-постную мину.
Дюрана заставили откинуться на подушку и притвориться умирающим.
Вошедшие были внешне спокойны, но атмосферу лазарета, стараниями отцов-иезуитов превращенную в подобие склепа, тут же нарушил Котёнок, который ринулся к отцу Дюрану, обнял его и разразился рыданиями. Следом подскочил и Дофин, тряся отца Даниэля за плечо и умоляя не умирать.
Всех их призвал к порядку отец Эзекьель. Если им есть, что сказать, пусть говорят. Нет - пусть убираются. Эмиль, однако, продолжал рыдать, обещая рассказать всё, абсолютно всё, а Филипп пытался торговаться. Они всё расскажут, а за это отец Дюран не умрёт. Дюрану пришлось пробормотать, что он постарается. Сердце его упало, он и в самом деле побледнел, как мертвец. Он боялся признаний и не хотел их. Гораций де Шалон сумрачно озирал стоявших рядком Дюпона, Дамьена и Потье.
Наконец шум утих, всем подали стулья. Отцы-судьи молча озирали подсудимых.
- Будет лучше, - заявил отец Эзекьель, - если всё расскажет тот, на ком главная часть греха...
Тут снова зарыдал Котёнок, обнимая отца Дюрана и уверяя, что во всём виноват только он один. Аdsum, qui feci, mea culpa, mea maxima culpa! Я это сделал, моя вина, моя величайшая вина! Это он, и только он, почти все остальные отговаривали его, но он был непреклонен, потому что был зол и разгневан, и забыл о Господе!