4. Иногда же тот, кто не желает понимать слова повествования в соответствии с текстом, скрывает от себя предлагаемый свет истины и с большим усердием стремится проникнуть в то, что внутри [сокрыто], а то, что находится на поверхности, без затруднения понять не может и отвергает. И поистине святой муж говорит: « Отказывал ли я бедным в том, что они хотели, и заставлял ли очи вдовы ждать? Один ли я съел кусок мой, и не ел от него сирота? Если видел я погибающего, оттого, что не имел он одежды и бедного без покрывала — не благословили ли меня [в гласе] легкие его и не был ли он согрет шерстью овец моих» (Иов. 31:16–20). Конечно, если мы произвольно подгоняем (inflectimus) текст под иносказательное понимание, то все дела его (Иова) милосердия делаем пустыми. И действительно Божественное слово посредством таинственного совершенствует сведущих, и, по большей части поверхностью, более или менее подкрепляет простых. Оно является открытым, и поэтому питает малых; пребывает в тайне, и поэтому умы великих приводит в восторг. Ибо Оно, так сказать, подобно некому спокойному и глубокому потоку воды, в который и ягненок войдет, и в котором также слон может плавать. Следовательно, как польза какого-либо места привлекает [толкователя], так порядок повествования открывается через исследование. Поэтому он настолько правильнее находит смысл божественных мест, насколько [тщательнее], что требует сущность всего, [производит попеременное исследование] текста (species).
5. Разумеется, я послал это произведение, над которым необходимо еще работать, твоему блаженству, не потому что я должен его [тебе послать] как достойное, но потому что помню, как ты просил меня, и я обещал [его послать]. И что бы твоя святость не нашла в нем еще неготовое, настолько скорее будь ко мне снисходительным, насколько ясно это говорит о том, что я болен. Поистине когда тело расстраивается болезнью, тогда его также ослабляет необходимость деятельно говорить о чем-либо посредством обремененного ума. Конечно, жизнь моя по причине многих лет стремится уже к своему концу [1], поэтому я и страдаю от многих телесных болезней, все время устаю и от расстроенной силы желудка, и от гниды, а также тяжело дышу из-за непрерывно следующих друг за другом лихорадок. И будучи постоянно сотрясаем [бедствиями] среди этих [недугов] я считаю, поскольку и Писание свидетельствует: «Бог всякого сына, которого принимает — бьет» (Евр. 12:6), — что настоящим злом я более жестко смиряюсь, и тем более твердо обращаюсь к надежде на вечное. И, пожалуй, это был замысел Божественного Промысла, чтобы я, пораженный [болезнями] изъяснил [книгу ими же] пораженного Иова, и лучше почувствовал душевное настроение бичуемого через бичевания. Также истинно, что для размышляющих очевидно, что сил плоти едва хватает для изложения таинственного в беседе, ум не может хорошо изложить то, что чувствует, так как немощь тела неумеренно противодействует моей старательной работе над этим. И действительно, что такое внимательность тела, если не орган сердца? И как бы ни был искусен творец песен, он не сможет довести до совершенства [пение], если оно не будет созвучно с аккомпанементом, поскольку, бесспорно, песнь, которой управляет искусная рука, и отдельно звучащий инструмент не мешают друг другу, потому как не станет играть флейтист, если свирель испорчена трещинами и шипит. Итак, насколько тяжелее могут быть поняты свойства моего толкования, в котором пользу, которая должна быть изложена, разрушение этого инструмента (внимательности тела) рассеивает таким образом, что никакое искусство мудрости его собрать [не сможет]? Прошу же, чтобы ты, просматривая это произведение, не придирался к глупости слов, поскольку через священные речения от толкователей отгоняется пустота бесплодной болтливости, как «запрещается сажать рощу при храме Бога» (Втор. 16, 21). И, без сомненья, все мы знаем, что поскольку всякий раз, как в незначительной своей части цветущих посевов плохо формируются колосья, в них хуже зерна колосьев наливаются полнотой. Поэтому я смотрю за тем, чтобы сохранить само искусство речи, которое проникают правила мирской науки. Поистине как содержание этого послания свидетельствует, я не избегаю употребления «метацизма» [2], не уклоняюсь от употребления «барбаризмов», пренебрегаю соблюдением постановки предлогов и их падежным управлением, поскольку считаю крайне недостойным ограничивать слова священного пророчества правилами Доната [3]. И поистине все это некоторыми толкователями не сохранено ради авторитета Священного Писания. И, разумеется, действительно от этого [источника] берет начало наше толкование, ибо в самом деле подобает, чтобы родившееся потомство имело внешность своей матери. Я и впрямь подробно говорю о новом толковании, но когда дело исследования требует, тогда я использую в доказательствах то старое, то новое, чтобы, так как я по Божественному повелению занимаю апостольский престол, также труд моего усердия, используя и то и другое, был укрепляем и тем и другим.
2
Метацизм — это калька с латинского metacismus. Мартиан Капелла (Martianus Capella) в своем De nuptiis Philologiae et Mercurii, 5, 167. Leipzig, 1825 дает этому термину следующее определение: «mytacismus est, cum verborum cojunctio M litterae assiduitate collidito, ut, si dicas: “Mammam ipsam amo quasi meam animam”». Cm.:
3
Подобные выражения можно найти у всех латинских авторов (Ambrosius Mediolanensis, Expositio evangelica in Luc. 2, 42; PL 15, 1568. Hieronymus Stridonensis, Translatio Homiliarum Origenis in Jer. et Ez., prolog., PL 25, 585; Commentarium in Ez., 5, prolog., PL 25, 141. Augustinus Hipponensis, De Doctrina Christiana, 3, 3, 7, P.L. 34, 68 и др.): «Я бы предпочел лучше варваризм двусмысленному выражению, которое было бы лучшей латынью». См. Gillet 1990. Р. 122.