Только-только мы с этим управились, как тот же конюх принес солому и рогожи нам на постели. Еще и половины дня не миновало, но свет уже начинал меркнуть. Мы со Стивеном стояли у двери сарая. Я по натуре любознателен и легко завязываю разговор. И я спросил конюха про оруженосца и его господина.
— Они тут ночуют, — сказал он, такой молоденький, круглолицый, простодушно важничающий, потому что знал то, чего мы не знали. — Они нынче приехали из Дарлингтона, а это добрый путь, — сказал он. — Он рыцарь, и у него лен в долине Тиз, как я слышал. Они либо бедные, либо скупые, оруженосец дал мне всего пенни.
— Пенни неплохая плата за то, чтобы подержать одра за уздечку, — сказал язвительный Стивен. — Я вот иногда часами ее держу без всякой платы.
Однако конюх был не из сообразительных и все понимал напрямую.
— Так лошадь-то была не одна, — сказал он, начиная сердиться. — Еще надо было завести в стойло боевого коня, а такому зверюге ничего не стоит попятиться и раздавить тебя, как муху, если не держать ухо востро.
— Истинно, пенни самая малость, — сказал я. — Но, может, лен небольшой. А зачем они сюда приехали?
— Да чтоб участвовать в турнире. Шесть дней будет он продолжаться, до дня святого Стефана[5]. Наш лорд разослал весть многим рыцарям. А этот — из тех, что ездят с турнира на турнир и живут на призовые деньги. Ну, да тут ему приза не получить, раз сэр Уильям будет участвовать, а он ведь сын нашего лорда, цвет рыцарства, и его еще ни разу никто из седла не вышиб.
— А кто ваш лорд?
— Так ведь, — сказал он, и на его простодушном лице отразилось удивление перед нашим невежеством, — это же лорд Ричард де Гиз, и он держит этот город и всю землю на восток до моря. Он повсюду славится раздачей милостыни сирым, а еще тем, как карает преступников, и благочестивой жизнью. Таких, как вы, он в своем замке не потерпит.
Значит, вот чей замок мы видели утром с дороги. И я вновь словно увидел перед собой скученные дома под пологом дыма, зубцы парапетов и выше за ними длинные флаги, поднимающиеся к свету, и отблеск металла между зубцами.
Он было отвернулся, и тут я сказал по причине всего лишь праздного любопытства, ибо это не шло у меня из ума после разговора с хозяином:
— И ведь ко всему к этому вы еще судью ожидаете, так что хлопот не оберетесь.
Свет теперь меркнул с каждым мгновением. В скобы на стенах, выходивших во двор, втыкались зажженные факелы, а в комнатах замерцали огоньки. Пламя факелов отбрасывало неровный свет на темный камень стен, отражалось от мокрых булыжников. Позади себя я слышал дыхание коров.
— Что такое могло привести судью из большого города в малый городок перед самым Рождеством?
Лицо конюха скрывала тень, но когда он повернулся, по нему скользнул свет, и я увидел, что его выражение изменилось, стало скрытным.
— Уж не знаю, — сказал он. — Суд-то закончился. Ну, я пойду. Меня сверху позвали.
— Лучше сверху, чем снизу.
Это, захлебнувшись смехом, сказал Соломинка, который вышел из сарая позади нас. Внутри они зажгли факел, и его растрепанные волосы дыбились светлым нимбом.
— Какой суд? — сказал я. — Или тут было совершено преступление?
Конюх заколебался, но возможность похвастать своей осведомленностью взяла верх над осторожностью.
— Господи помилуй, еще как было! Томаса Уэллса убили. Нашли его позавчера на дороге за городом. Шериф признал виновной дочку Роджера Тру, и ее повесят.
Имена он называл так, будто все должны были их знать.
— Значит, он ее бросил, — сказала Маргарет, словно причина могла быть только одна. Она тоже вышла к нам из двери. — Значит, наигрался с ней.
— Но если ее уже признали виновной, — сказал я конюху, — зачем же судье приезжать сюда со всей своей свитой?
Он ничего не ответил, только покачал головой и быстро ушел от нас под арку и скрылся в двери гостиницы.
— Правосудие в этом городе вершится быстро, — сказал Соломинка. — Всего два дня, как его нашли на дороге, а женщину уже судили и приговорили.
Больше ничего тогда об этом деле сказано не было, и я решил, что убийство это никак нас не коснется, но я ошибся. Тут вернулись Мартин с Тобиасом. То, что им предстояло нам сказать, подействовало на них по-разному. Тобиас казался рассеянным и думал словно бы только о своем псе, а Мартин совсем побелел от гнева. Священник, жирный лентяй, еле ворочающий толстым языком — обычная презрительная насмешка над тем, кто в движениях неуклюж, а в речах не боек, — этот священник запросил четыре шиллинга за погребение Брендана. Они искали его в церкви, и человек, нарезавший омелу к Рождеству, показал им его дом. Дверь открыла молодая женщина.