Глава шестнадцатая
Меня разбудил голос за дверью сарая. И Маргарет тоже, но я быстро вскочил и вышел, прежде чем она успела толком проснуться. Во дворе стояли более десятка всадников, часть в кольчугах и с оружием. Судью в самой середине окружали мужчины в плащах с капюшонами, и я углядел у одного квадратную челюсть секретаря. Эти все сидели на лошадях, но некоторые на мулах, и у двоих из этих к седлам были приторочены заступы и веревки. Едва я их увидел, как догадался, куда мы поедем. Но время было не для вопросов, меня ждал уже оседланный мул, и я взобрался на него.
Теперь луна плыла высоко в ясном небе, и пока мы ехали через город, света было достаточно, однако некоторые всадники везли незажженные факелы. Мы свернули на дорогу, которая вела вверх, к церкви, и ехали теперь не тесной группой — те из нас, кому достались мулы, растянулись вереницей сзади, а справа и слева уже простирались поля. В ложбинах и на нижних склонах и у каменных стенок, перегораживающих поля, намело снежные сугробы странных форм, которые в этом бледном сиянии казались незавершенными, — формы животных и людей, еще не доведенных до бытия, с грубыми головами и членами, со складками, в которых однажды могли открыться глаза, борозды и ямки, ждущие претворения. Снег наконец-то стал мягким, копыта коней впереди взметывали белую пыль, достигавшую колен всадников.
Лунный свет серебрил кладбищенские травы и посверкивал на снегу, застлавшем могилу Брендана, выкопанную столь недавно, но уже будто принадлежащую стародавним временам. Над снегом все еще торчал просмоленный крест мальчика, отмечая могилку, упокоившую его тело, и вот там они начали копать, пустив сначала в ход кирку с длинной ручкой, потому что земля под снегом все еще была окаменевшей после морозов. Теперь запылали факелы, и багровый свет горящей пеньки поглотил свет луны, и потому за пределами их пылания была только темнота.
Я стоял в кругу факельного света, на самом его краю, и смотрел. Земля под смерзшейся коркой до сих пор оставалась рыхлой, и копать ее было просто. Судья обменялся тихими словами с человеком в капюшоне, самым ближним к нему. А затем наступило только ожидание, свет факелов и никаких звуков, кроме скрипа лопат и шороха ссыпаемой земли.
Затем раздался удар металла о дерево, кто-то из копавших слез в узкое пространство с веревками, и гроб подняли и поставили у могилы, и тот же самый человек вскрыл крышку.
Мои впечатления от того, что последовало, были смутными и в памяти остались такими же навсегда. Копавшие отошли в сторону. Двое из стоявших рядом с судьей вышли вперед и с ними один из факельщиков. Теперь, когда на них падал свет, я увидел, что нижняя часть их лиц закрыта масками из какой-то черной ткани, загораживающими рот и нос. Когда они наклонились к гробу, я увидел на их руках черные перчатки. И поднялся смрад, такой же, который донесся из покоя в замке, но только послабее. Оба в капюшонах и масках занялись трупом, но я не видел, что они делают. Затем судья обернулся, посмотрел на меня и поманил к себе. Он стоял близко от гроба, но не настолько, чтобы к нему прикоснуться. Я подошел, как он велел мне, и посмотрел на то, что они делали в могиле, и увидел истинное лицо Томаса Уэллса, носившего до этого мгновения лицо Прыгуна, а потом рогожное лицо пугала с дырками вместо глаз, из которых торчала солома. Но это лицо было менее настоящим, чем те оба, оно потерялось в смерти. Смрад теперь стал сильнее. Они поворачивали его нагое тело туда-сюда, и его руки и ноги волоклись по снегу.
В круге факельного света находились теперь только эти двое, возящиеся с трупом, судья и я. Стражники с самого начала оставались в отдалении, там, где к деревьям были привязаны лошади, а остальных теперь отослали к ним. Один из занятых трупом поднял голову, поглядел вверх на судью и сказал негромко, голосом, приглушенным маской:
— Без всяких сомнений, имел место акт содомии, и очень насильственный. Тело либо вовсе не обмывали, либо обмыли в спешке — следы крови сохранились до сих пор. И есть следы удушения. Но шея сломана, и умер он из-за этого. Я бы сказал, что его придушили почти до смерти — возможно, во время совершения акта, — а затем ему сломали шею одним движением. Сделать это мог только кто-то очень сильный.
Он помолчал, глядя вверх на нас сквозь багровый свет. Потом он сказал:
— Он бы все равно умер, и очень скоро, ты был прав, милорд. Он уже носил недуг в себе. Вот взгляни. — Он взял правую кисть Томаса Уэллса и поднял его руку по направлению к нам. — Посвети поближе, — сказал он факельщику.
В ямке подмышки чернело вздутие величиной с куриное яйцо, и кожа вокруг него лопнула, и когда тело еще жило, исторгало какую-то вязкую субстанцию, а теперь она засохла темной коркой. Капли растаявшего снега лежали на его бледном лице и груди и сливались во влажное пятно, словно субстанция эта расползалась.