От костной муки урожайность клубники поднимается в восемь раз, а от мочи и кала – только в три раза.
Моя бабушка выращивала лучшую клубнику, потому что раскопала кладбище домашних рабов прошлого века, и из костей вырабатывала удобрения – приступ сердечный от вида удобрений, но для клубники они – хохот, если клубнички смеются.
Пять минут, как я вижу вас, и уже пролетела от чувства полнейшего неприятия вашей внешности, когда видела в вас изможденного, самоотреченного евнуха с безумными глазами и презренной похотью, исчадие мрака и монстра пустыни, дисгармоничного чёрта из ада, до вознесения вас на золотую планку Идеала и Гармонии – Настоящего человека, грациозного, идиллического принца с копытами, желанного поэта и непревзойденного балерона, если, конечно, ноги у вас не из дерева.
Почувствуйте теплоту моих слов, блеск искренности, остроумие – я только для вас остроумна сейчас стала, когда возжелала вас сильнее, чем кролик после вязанки клевера желает крольчиху.
Не отрицайте моё поддельное простодушие, оно – игривое, шаловливое, но за ним кроется необузданная страсть, когда я сверну вас в постели – да и до постели не доведу, а на кладбище овладею вами, Настоящий Человек, по дороге вас могут украсть, уведут злые полицейши с дубинками – не мужчины, но с дубинками между ног.
Когда я в казино впервые увидела женщину с дубинкой, но не полицейскую, а – трансвеститку, то почувствовала зависть, полагала, что модно, когда у девушки еще и мужские гениталии, даже объясняться не нужно, только глазками сверкай на сцене, и получишь повышение на работе.
Но меня переубедили девушки в розовых одеждах, поэтому вы не найдете на моём теле мужских аксессуаров, причиндалов, а только – женское, как у ослицы.
Возьмите мою крепость штурмом, приступом, потому что вы — Настоящий Человек, оттого, что – маньяк, все маньяки – Настоящие Мужчины.
Не подумала бы, что вы идеальный, но моё тело решило за меня; я даже не сопротивляюсь решению тела, а кокетничаю с вами, даже прыгаю в душЕ, хотя опыта нет, но есть порывистость, и губы смыкаются сердечком, а бровки – домиком.
В четырнадцать лет я убежала из дома к любимому парню – Страшиле; никто не знает, почему у него погоняло – Страшила, но я любила его за остроумие, тренировочные штаны и запах пива и портвейна.
По утрам Страшила забирался на фонарный столб и фальцетом исполнял арии из опер, красиво, но он – не принадлежал к профсоюзу музыкантов, поэтому вскоре, после нашей встречи, Страшилу забрали в армию.
Страшила пригласил меня в гараж своего отца – дырявые Космоботы, ржавые Космокрейсеры – нищета до голодных крыс с лиловыми очами и зелеными генномодифицированными, как у библейской саранчи, хвостами.
Мой ухажер бросил на пол старый тюфяк, сальный, грязный, с железной стружкой, подозреваю, что тюфяком протирали дюзы Космолётов.
Вместо подушки – пружинный нановалик, одеяло – масхалат Космодесантника – удобный, теплый, спасает от радиации, но весит – сорок килограммов, как овечка Полли.
Я сияла, словно солнышко, потому что рядом с любимым: со спортивной скоростью гимнастки разделась донага, с грохотом забралась под масхалат и напустила себя на себя строгость учительницы географии.
Страшила долго курил, подливал себе и мне портвейна – мы выпили три бутылки, ходил вокруг матраса, не решался, затем, как в болото с грешниками, нырнул в кровать, даже не разделся, будто готовился к штурму Акрополя.
«У меня открылось сейчас внутреннее зрение на то, что совершится между нами – обмен жидкостями и радостями – так обменивается молочница с кухаркой, – Страшила посветил фонариком мне в глаза – не перекинулась ли я в русалку, вздохнул, вытер слюни рукавом, закатил глаза – я думала, что помер. – Душа моя мечется ящерицей в коробке.
На день рождения я просил подарить мне свинцового крокодила, а папа в насмешку подарил мне неодушевленную соломенную куклу с ресницами из радиоактивного кобальта.
В темноте ресницы светятся, как черти в аду.
Я не оскорбился на подарок, долго отмывал солому куклы, между ног вставил резиновую клизьму с огромной дырой и надеялся, что соломенная кукла откроет мне дорогу в другой Мир, где золотом прельщают солдат.
Иногда я слышал смех мертвой куклы, понимал, что схожу с ума, но жил с куклой, как с женщиной, потому что верил – так приходит сарказм писателя ирониста.
Мой папа подрабатывал шутом на заводе, участвовал в народной самодеятельности, часто с рабочими ездил на гастроли и брал мою соломенную куклу для потешания нетребовательной публики, для которой кол между ягодиц – лучшая радость на праздник.