От ворот в нашу сторону двинулась тень – еще маньяк, но отметил, что место занято, витиевато выругался на сложном Марсианском наречии и белым медведем растаял в кладбищенской темноте.
Человек или зомби охватил могильный камень, тянул, пыхтел; я отчетливо услышала тугой треск и подозрительный мелкий звук; со свечей подошла – свеча вспыхнула, опалила мне брови – я усмехнулась, сказала себе, что спалила пыльцу девственности.
Штаны на ягодицах маньяка лопнули, показали видавшее виды непотребное, отвратительное в своей бесстыжей правде, словно на худенькую девушку накинули медвежью шубу.
Тотчас наваждение пропало синим туманом; вожделение схлынуло от бедер и ударило в мозг чувством глубочайшего стыда и раскаяния, словно я спутала иголку и нитку.
Не идеальный, кладбищенский маньяк, что променял поиски идеальных девушек на поиски идеального трупа; он – порок, грех, ожившая бесовская гордость.
Убила бы маньяка, да испугалась, что он ответит мне могильным камнем по голове, а затем будет искать во мне черты идеального мертвеца без пола и без запаха.
Нет, он не идеален, а вы, командир морального патруля – идеальный! – Жена художника отпрянула в величайшем волнении, промокнула щечки батистовым платочком с изображением древней Лонны Мизы.
— Деньги! Штраф давай! – Конан варвар возвращал к действительности, снимал роковую пелену с умов заслушавшихся патрульных.
— Дам, всё тебе отдам, красавчик культурист, кловун силач! – жена художника с криком раненной собаки переметнулась от графа Якова фон Мишеля к Конану варвару, схватила его за руку, и с силой, равной силе трёх собирателей риса, потянула его на второй этаж по лестнице (Конан варвар пожал плечами, но последовал за Милавицей – к деньгам). – Стой, смотри на мою парализованную бревном бабушку, – Милавица втащила Конана в спальню, подвела к гробу, в гробу лежала толстая старушка; злобно оглядывала варвара, словно он – демон смерти. – Она не двигается, но мне кажется – врет, по ночам у нас пропадают продукты из холодильника; возможно, что — мыши, но и бабушку не исключаю, потому что она затупила мою душу, как топор ломается о камень. – Милавица приподняла половицу, извлекла толстый кошель – радость профсоюзного лидера. – Серебро, не больное, светлое, как мои песни.
Я понимаю, что ты никогда не женишься на мне, красавчик, обожаю тебя, хочу тебя, хоть на день, хоть на сто лет, дуб ты – мореный.
Ты спишь только с богатенькими дамами, за деньги, собираешь золото, потому что кудри твои Космические нуждаются в ежедневном уходе, а на питательные белковые смеси денег не хватает.
Мы, красивые женщины, белОк получаем другим способом, натуральным, а культуристы - искусственным; культуристы-кловуны – обожаю кловунов силачей – нет ничего более, прекрасного, чем кловун на арене цирка, кловун в пальто или в царской мантии из горностая, а затем срывает с себе одежды и остается в броне мускулов, как ты.
Деньги – штраф, я – штраф, оштрафую тебя; красавчики силачи обожают, когда тонкие девушки наказывают их плётками из змеиных шкур – так провинившегося школьника учитель пытает током высокого напряжения.
К твоей мошонке подведу провода от высоковольтки…
Ах, стыдно! Ирония судьбы! – Милавица прикрыла личиком подолом, заголилась до пупка, будто ветер перемен отметил её на конкурсе Вселенской красоты. — Что я говорю, когда не достойна даже одного твоего поцелуя, а в нём — песня гор и морей.
Одну, только одну фотографию вобнимочку – разве я не заслужила своей кожей и серебром – одну фотографию с тобой, вождь патруля?
Подружкам навру, и любовникам солгу, скажу, что ты – мой любовник; мои друзья сгорят от зависти, проклянут меня, как похитительницу огня. – Жена художника настроила фотоаппарат, поставила на штатив, нажала кнопку замедленной съёмки – так институтка снимает на камеру свои занятия фортепиано.
Женщина прыгнула, повисла на шее Конана варвара, прильнула к нему, как мышь прячется под носорогом во время пожара в лесу.
— Отличная фотография, шедевр, восторг и сияние неба! – женщина рассматривала снимок, щебетала, затем сорвала с себя одежды и плясала обнажённая вокруг гроба с бабушкой – так шаман оживляет убитого тюленя. – Завидуй, парализованная бабка, моей красоте и удаче – с красавчиком варваром силачом сфотографировалась – предел мечтаний: сбылись мои мечты, а теперь и в разгул можно, и в отшельницы без одежд.
Конан варвар спустился по лестнице, улыбнулся воительнице Элен.