— Теперь, юбочку, любезный!
— Юбочка, где юбочка? Не вижу, будто мне Музы очи прикрыли нотами.
— Возле ромашки полевой юбочка! Ах, мужчина, если бы ваша неощущаемость, я бы вам не поверила и вытрясла бы из вас золото, пусть даже, растворенное в крови, как благородство.
— Эта полосочка кожи – юбочка? – граф Яков фон Мишель удивился, как не удивлялся с одна тысяча семнадцатого года.
— И трусики! Где мои замечательные трусики с цветочками и кружавчиками?
Вы их украли, присвоили с эстетическими неясными намерениями уединиться и предаваться эфирным мечтам о новой сонате?
— Позволю предположить, сударыня, что, если ваша юбочка подобна носовому платку, то трусики – микроскопические, уместятся в скорлупе греческого ореха.
— ХАХА-ХА! Мужчина! Я вас разыграла, как по нотам!
Воительницы не надевают трусики, потому что нижнее белье сковывает движения в бою; а промедление, когда лазерный заряд летит в бой, подобно топору в спине.
Натяните мне сапоги, сударь, и я о вас забуду, словно вы фонтан без воды.
Через двадцать минут (причесывание, кружение перед походным зеркальцем, лёгкий природный макияж, парфюм) воительница с колчаном за плечами, луком на плече, бластерами на поясе и набором ракет и гранат в кармашках, взмахнула стогом волос, призывно засмеялась, потрепала графа Якова фон Мишеля по левой щеке, будто проверяла на прочность:
— Чичако! Новичок!
— Элен! Я вижу, что ты уже наладила контакт с третьим, вашим командиром, будь он трижды благороден!
Кхе-кхе!
С камня на пригорке поднялся пожилой лейтенант – усы до груди, борода ниже пояса, но форма — щегольская (граф Яков фон Мишель с завистью осматривал дизайнерские туфли лейтенанта – не меньше трех тысяч рублей золотом).
— Лейтенант Рухильо, вы снова подсматривали за мной, озорник? – воительница погрозила лейтенанту пальчиком, будто разговаривала с морской свинкой – добродушно, без тени зла, но и без особого почтения. – Что скажет Антуанета Карлита, жена ваша?
— Карлита не говорит, а бьёт больно, и боль эту называет — укором! — лейтенант вяло надкусил травинку, шёл по проторенному пути разговора – так лошадь бредет по танковой колее. – Подглядывал за тобой!
Зато – бесплатно, как в солдатской бане.
Когда я новобранцем в первый раз вошел в солдатскую баню, то от смущения подпрыгнул, будто по свадьбе гадюк шёл; столько голых мужчин я в нашей деревне даже не представлял; и – позор, гадость, тьфу!
От конфуза я упал в обморок, а, когда очнулся, то обнаружил себя помытым, как в покойницкой.
Так прошло моё боевое крещение; не под танком, а под шайкой.
— Сударь, вы только что признались, взяли на себя ответственность, вину за поругание чести девушки, похожей в невинности на фиалку – я не беру физическое состояние, а душу – невинная душа.
Её имя – Элен?
Вы надругались словами и жестами над девушкой, а выше девушки может быть только любовная лирика.
К барьеру, сударь!
Я отстою со шпагой в руке честь девы младой, и спрошу у вашего хладного трупа: жилец ли вы в этом Мире, или жилец в Мире ином? – граф Яков фон Мишель выхватил шпагу, встал в позицию «Защита чести и достоинства». – Вас бы не спасло, если бы вы разжирели, моментально получили все болячки Мира и показали мне справку об инвалидности, что выжили из ума, оттого и не контролируете свои гнусные слова и подглядывания, а подглядывания – всё равно, что немой одноногий художник без мольберта.
Граф Томас Пушкин вызвал к барьеру барона Дантеса фон Александра только за то, что барон Дантес неосторожно взглянул на натурщицу графа Пушкина; мимолётный взгляд, скольжение многоножки по воде, а не взгляд, но он – оскорбительней, чем горшок с подгоревшей кашей в поэтическом кафе.
Я давно ищу ответ на вопрос: «Почему Природа позволяет низким мужчинам насмехаться над восторженными женщинами с грудями и другими половыми признаками самки?
Ответ бьётся в лабиринтах моего мозга и самым плачевным образом разбивается о бюст Афродиты!»
Защищайтесь, сударь! – граф Яков сделал ложный выпад (до соперника не менее двадцати метров), словно на древнегармоничном языке беседовал с призраком графа Адама Руссо.
— Во как! Высшего сорта благородный граф! – лейтенант к удивлению графа Якова фон Мишеля не дрогнул, не предпринял мер к обороне, а довольно потирал руки – мыл невидимым мылом. – Не обманули в штабе бригады; даже краснеете от негодования, будто с лестницы упали, но не запачкали жабо. – Лейтенант дружески качал головой, улыбнулся графу Якову фон Мишелю, словно понукал гордую лошадку.