А и не хотелось мне в Болонь. Здесь было уютнее. Теплее. Безмятежнее. Проще. Да и старухе надо помочь. На охоту что ли завтра сходить?
В общем, задержалась я в Моране. Не впервой, чай. Никто не хватится. Кому я нужна-то? Кто по мне затужит, хоть и вовсе я не возвращайся?..
Встретив меня с добытым зайцем у ступенек истопки, мора забрала тушку и принялась неторопливо разделывать её здесь же, на дровяном колуне.
- Поди в дом, - сказала она, сосредоточенно снимая шкурку. – Я наготовила тебе почитать.
На чисто выскобленном мною столе желтела стопка собранных в книгу страниц: «Сказ о полянах степных – дубрежах, уграх да поморанах, а тако же о полянах полуночных – сулемах, а тако же о горцах кочевых – полянах латыгорских Дестимидосом-путепроходцем составленный».
Дедушка научил меня ещё в детстве читать на полянском, Вежица – разбирать руны сили и витиеватую вязь просвещённого перемского народа, живущего далече на полдень и рождающего множество сочинений. Бывало, весьма полезных сочинений. Но чаще – предвзятых и недостоверных. Хотя Вежица считала, такие я тоже обязана знать. Их польза, говорила она, в обнажении сущности человеческой и нравов народов, населяющих мир за пределами безбрежных полей Суломани. Я с ней спорила: на что мне это знание? Пусть Заряна изучает те нравы и сущности. Ей быть большухой, ей дела править. А моё-то дело телячье. Но с морой спорить бесполезно. И я читала всё, что она мне подсовывала, внимала всему, что она по прочитанному растолковывала мне, глупыхе. Не скажу, что её настойчивость, её учение были мне в тягость – не ведала я наслаждения большего, чем, оставляя неласковую непогожесть судьбины своей, погружаться в сказания мудрецов и книгочеев под тихое потрескивание лучины, среди глухо ворочающегося за тонкими стенами холодной лачуги Морана…
Пустив в дымную истопку волну весенней свежести, мора протиснулась в двери и принялась устанавливать над очагом котёл с зайчатиной.
- Поперву просмотри то, что касается Угрицкого рода.
- Почто? – удивилась я, в предвкушении переворачивая плотные листы. – Почто торопиться? Мёртвые подождут, им спешить некуда…
Мора сердито уставилась на меня:
- Уж больно ты, девка, как я погляжу, спорить горазда, - и продолжила, насупившись, возиться у очага.
- Так почто, бабушка? – я чмокнула её в морщинистую щёку, потёрлась виском о тёплую, пахнущую свежей дичиной, руку.
- Изыди, конопатая! – отмахнулась старуха, изо всех сил стараясь сохранять сердитость. Потом вздохнула, погладила меня по голове: - Им-то оно, конечно, торопиться некуда. А тебе не мешает поспешить, Рысюшка.
- Рыська! – истошный ор во дворе заставил подпрыгнуть меня на лавке, невольно смахнув локтем со стола несколько прочитанных листов. – Рыська!
-Вя-вя-вя-вя! - оглушительно заливалась откуда-то взявшаяся псина.
Что за невидаль? Какого рожна этот спиногрыз здесь делает?
- Чего блажишь, вырыпень окаянный? – осведомилась Вежица. – Устырей болотных поднимешь раньше срока!
- Мне Рыську надоть, - буркнул Светень.
Двери, и входные, и сенные, по случаю разожжённого поутру и всё ещё не продымившегося очага, были открыты настежь. Беседа мне была слышна очень хорошо.
- Ишь ты! – удивилась мора. – А ведаешь ли, невежа, к кому пришёл сестру искать? Ежели и скажу тебе где она – уж не за здорово живёшь. Готов, возгря, с морой договорничать?
- Нее, - засмеялся нерешительно малой. – Что тут договорничать? Я и так знаю, что она к тебе пошла.
Я вышла в сенцы, прислонилась к косяку в тенёчке. Небо было пасмурно и слезливо, над болотами гудел мокрый весенний ветер, раскачивая по окоёму сосны Моранова ожерелья.
Братец стоял на лыжах поодаль, сдвинув на затылок войлочную шапку. Мокрые белые вихры облепили лоб. Щёки горели жаром – хоть трут возжигай. Голубые глаза с восторгом озирали обиталище моры. Позади него, путаясь в ногах и лыжах, крутился пегий кривоногий кабысдох, прицепившийся с мальчишкой от Болони. Он храбро облаивал небо, прячась за спутника, потому что облаивать непосредственно и целенаправленно мору было боязно – вдруг обидится да огреет палкой. А так он вроде и лает, а вроде и ни при чём.