- Чего рты раззявили? – гаркнул сотник на кметей. – Девку-замарашку не видали? Проезжай давай!
Держена наклонилась с седла и отвесила дурёхе подзатыльник:
- Где хозяйка твоя? – прошипела она, брезгливо вытирая ладонь о штанину.
Девка не обиделась. И голосить перестала. Почесала ушибленный затылок.
- Шо ж драться-то? – глянула исподлобья на поляницу глазами цвета линялого неба. – Я б и так свела…
Зозуня зачавкала мокрыми поршнями по улице, косолапя слегка и безостановочно шмыгая носом. Мы с Держеной двинулись следом.
- Поляница на свинье,
Кметь впряжён в телегу, - заголосила она вдруг, плюхая впереди. Я подпрыгнула в седле от неожиданности.
Скачет княжич на скамье
На потеху всем в рванье,
Спать ложится на стерне,
Мышу жарит на костре –
Празднует победу!
- Ох и шумна ты, коща, - буркнула я, переводя дух. – Неудивительно, что Овчары тебя сбагрить торопились.
- Коль попалась на вранье –
Киньте, други, в реку! – весело подхватила Держена и шуганула певунью. Та, завизжав, неуклюже ринулась вперёд, отчаянно косолапя. Опосля оглянулась и, отметив, что никто не собирается её преследовать, дабы кинуть в реку, снова размеренно заплюхала впереди, притопывая да приплясывая, громко и бестолково голося.
- Отуточки, девоньки, - объявила она, останавливаясь у крепкого длинного сруба с тёплой земляной крышей, поросшей первой весенней зеленью.
… Внутри было сумрачно и душно. Въедливый дух простоявшихся щей, мнилось, годами пропитывал это жилище, внедряяся в дерево стен, полотно рушников и одеял, кожу людей…
- Здравия вам, люди добре! – поклонилась я в пояс от порога. – И дедушке вашему запечному, и деткам в люльке, и коровкам в стойле – жита и благости.
Навстречу мне поднялась дородная Трясогузова большуха.
- И тебе здравствовать, княжна, - сказала она, кланяясь. – Проходите, гости дорогие, к столу.
Домочадцы засуетились, забегались, накрывая несвоевременный обед. Большуха хлопотала боле всех.
- Уж така радость в нашем дому ныне, любезная княжна, - растекалась она патокой, пока мы с Держеной рассаживались по лавкам. – Уж така радость! А ведь чаять не чаяла, что случиться она, что заглянёшь в скромную лачугу Потаты, удачу в неё принесёшь, добрая княжна…
Скоблёный стол покрыла узорочна скатерть, на колени легли шиты рушники.
- А испробуй, светлая княжна, кисельков ягодных, пряничков медовых, крендельков маковых. А от уж и взвар подоспел! Ох, и хорош-то у нас взвар, лучше моей Стаськи никто его не готовит! Отведай, не обижай пренебрежением…
Было странно и сладко принимать её хлопоты. Чувствовалось в них не только гостеприимство сулемское, но почитание и почтение. Словно не Рыську, княжью дочку неудАлую, принимали, а государыню добрую, украшенную годами, чадами многими и многими добродетелями. Неудобно это, неправильно. Хотя… Горечь, сочившаяся сквозь сладкую щекотку тщеславия, свербила, не давала забыть, что почести все и любовь народная бывшему навкину подкидышу не просто так насыпаны. А за ту жертву, на кою меня, исторгнутую из рода, обрекли. За ту жертву, на кою я безропотно согласилась.
Одиночество обступило ватным туманом. Я схватилась за пирожок, надеясь скрыть замешательство, жевала, не чувствуя вкуса, и думала о том, что сейчас я для сулемов всё равно что умершая. Душу мою, скорбящую о покинутых родных, прибывающую среди них, надо почтить. Но это не надолго. Скоро тело возложат на погребальный костёр, пропоют прощальную… Только душе отлетевшей лучше будет за смрадной Смородиной, нежели мне на степных берегах Ветлуги. Душа встретится с пращурами ласковыми – и снова в семье, снова с родичами, не одна. У исторгнутого из рода нет никого. И даже щуры мои от меня отвернутся.