Случилось удивительное: сумрачное февральское небо вспыхнуло внезапно десятками молний и под оглушительный громовой треск обрушилось на замерший от ужаса народ ливнем, жадно пожирающим глубокий снег. Ослепительная стрела бога вонзилась в землю среди толпящихся телег, среди храпящих и визжащих от страха лошадей. Небесный огонь оплавил и расколол огромный мшистый валун, не зацепив никого из живых. Божья воля была высказана настолько очевидно, что толкования старого служителя Сурожи ни для кого не стали откровением: всемогущий громовержец небесным огнём выжег порождения Нави, благодаря чему наше рождение объявили чистым. Он же указал место детям своим для строительства нового дома…
А с той девчонкой, со своей сестрицей-навкой, мы сдружились крепко-накрепко. Так и шли по жизни вместе, пока пути-дороги не увели её править воинское дело. Ходит она с дружиной князя в походы – и не лиха ей доля мужеская. Что с неё взять, с родившейся не вовремя да не к месту, с навьего подкидыша? Эх, Держена, подруженька… Может, зря нас Маконе не вернули тогда?..
Камус - шкура с голени оленя или лося; специальная подкладка на скользящую поверхность лыжи для того, чтобы лыжа не проскальзывала при подъёме.
Болонь (др.слав.) – низменное поречье
Вересень – сентябрь
Кметь (др.слав.) – воин
Одрина (др.слав.) – здесь: изба
Руен – здесь: октябрь
Выжлеца (др.слав.) – гончая собака
* * *
У тына большой крепкой одрины рода Драганы Аркуды, на сваленных под распил брёвнах сидел старый пьяница Гвидель. Заботливо укутав культю левой ноги старым шерстяным бабьим платом, он прикладывался к глиняной бутылке с крепкими выморозками. Другого он не пил, с презрением отвергая хмельные меда и игристое пиво. Старик запрокидывал седую нечёсаную бороду и двигал кадыком, топорщившим морщинистую кожу тонкой шеи. Потом утирал рот рукавом, причмокивал и обводил задумчивым мутным взором пустую улицу.
Я не любила этого старого пропойцу и мне очень хотелось бы пробежать мимо, отмахнувшись походя от его пьяных разглагольствований. Но обязанности, возложенные на меня принадлежностью к княжескому дому, никто не отменял.
- Поздорову тебе, храбрый Гвидель. Отчего не приходишь столоваться? Который день не вижу тебя в гриднице.
Старик был наёмником из Сили, служившим ранее, до увечья, в дружине отца и не брезговавшем снимать головы в бою своим соотечественникам. Это меня коробило. Как его боги попустили своему детищу подобное отступничество? Или изжила себя совсем Правда среди этого хищного народа, готового истреблять родичей за серебро да под водительством чужестранного князя? Не могу поверить в подобное… Может, старик лишь называл себя силью и отзывался на сильское имя? Но зачем бы? Мне трудно придумать причины. Но всё же надеяться хотелось. Иначе в моих глазах он выглядел хуже Истолового отродья. Даже несмотря на его боевые заслуги перед Суломанью. И даже несмотря на утраченную с десяток зим назад ногу в большом сражении у Сторожевых холмов.
Община и, в первую голову, князь обязаны заботиться о своих ветеранах: кормить, лечить и упокаивать как срок придёт. Потому-то я, скрепя сердце, и остановилась у дома Драганы, чтобы произнести должные слова. И тяжело вздохнула мысленно, вновь ощущая свою неправильность, свою отличность от матери, от молодшей сестрицы Заряны – уж они проявляли заботу о каждом из нуждающихся искренне, участливо, не натужно, как я. Мной руководили лишь долг и традиция, ими – природная склонность.
Ведь княгиня – истинная мать народа. Заряна, скорее всего, в обход меня, ею и станет. И слава богам. У неё получится.
Мне было ничуть не завидно. А даже радостно, что тяжёлую ношу княжьей власти боги пронесли мимо меня. Правда, и дарами княжескими они обнесли. Ну что ж. Видно, такова плата за волю вольную…
- А, рыжая княжна, - просипел безногий, глотнув жгучего пойла. – А я думаю – кто это там скрипит на всю Болонь разболтанной лыжей? – он поёрзал на брёвнах, устраиваясь поудобнее. – Низкий поклон тебе за заботу. Аркуды меня ныне приютили, у них и столуюсь.
- И то добре, - я переложила лыжи ближе к обочине, где снега поболе, и оттолкнулась палкой.