Их тела переплетались, и она впервые за много дней услышала стук обоих его сердец и сбивчивое дыхание. Он целовал её, гладил, забываясь, сжимал в объятиях, так сильно стискивал её бёдра, что на них разом появлялись несколько параллельных царапин, снова целовал — и это была совершенно здоровая и ненасытная мужская любовь. Лорин пылко отвечала на его поцелуи, согревалась в тепле, которое испепелило бы кого угодно на её месте. Казалось, кроме жгучей страсти, затопившей всё существо, между ними по-настоящему ничего не было. Его губы что-то шептали в такт их движениям, он забывался в ней и успокаивался, зарываясь раскалённым лбом в её прохладную шею. И она уже верила, что сможет дотянуться до него, дорасти, сделать единым со своей душой и разделить с ним неведомое бездонное счастье. Им не надо было больше ни о чём думать. Как давно она не ощущала себя так спокойно и уверенно… Дрожащие губы были почти готовы беззвучно прошептать: «Я погибну, если предам его…»
***
Они лежали в смятой в траве, взявшись за руки, недвижимые, но взволнованные больше чем когда-либо. Винбарр открыл глаза, когда её руки оказались в его волосах, а когда она обвела взглядом укрывающую их зелень, ему почудилось, что её глаза — два тумана, только что вышедшие из-под чёрной маски грозовых скал. Он смотрел на неё, живую, очистившуюся, возродившуюся, и ликовал. Теперь он понял, что у Лорин есть сердце. Он своими глазами видел его. У неё есть сердце, хотя в нём нет ничего привычного человеческому.
Их разделяли разные миры, их объединяли разные миры. Её страх и его надежда, его страх и её надежда.
— Вы специально пришли вот так открыто. Чтобы пути назад не было, верно?.. То есть ты. Ты… пришёл…
Он не отвечал, только грубые широкие ладони скользили, чуть царапая, по её коже. А потом произнёс:
— Хвала en on míl frichtimen, я жрец, а ты — мое испытание. Только жрец способен вынести женщину так близко и не потерять себя. Теперь я знаю, что могу всё. Я подобен богу с тобой, леди Лорин Моранж, понимаешь?
— Я понимаю, что чувствует бабочка на булавке, minundhanem.
Её смуглые ладони водили по его груди и задерживались на красных пятнах косых вечерних лучей.
Его длинный рот почти закрылся. Он сдвинул брови и нахмурился.
— Что это означает?
— Забудь, ничего!
— Нет, подожди, это же интересно. А зачем сажать бабочку на… О? О!.. Я, кажется, понял…
— Забудь!
— Значит, на булавке?..
— Винбарр!..
Весь их мир пребывал в мучительном исступлении, которое росло, собиралось и вот-вот должно было пролиться через край в густое закатное солнце.
***
Корни с грохотом ушли в землю, и дверь хижины раскрылась. Винбарр пригнул голову и вошёл, отметив, что Макс обычно дом не запирал. Вслед за Винбарром вошла Лорин. Он махнул ей на циновку, и она села, с интересом разглядывая обстановку.
— Да будет обильной добыча твоей охоты, Макс.
— Да чтоб тебя вайлеги драли, сукин сын!
Винбарр быстро зыркнул в сторону маленького домашнего алтаря и вздохнул. Очертания алтарного камня были наполнены нежным сиянием от незримого присутствия en on míl frichtimen. А ведь он так и не дошёл до святилища для сложного и жизненно важного разговора. Возле алтаря в неестественной тени тихо мерцали глаза цвета болотных огней. Нелюдимая Мев, наставница Детей Тир-Фради, с которой он так и не решился обсудить свой выбор. И она была здесь. Все самые важные для него люди сидели и слушали, как его разносит отчим. Впрочем, за дело.
Тирада Макса не имела пауз, и Винбарр просто не мог сказать, что гостья всё слышит, и, что хуже, прекрасно всё понимает. Что ж, пусть слушает.
— Теперь ты — вождь, не я! Да ты охренел?!. Как ты мог вот так уйти?!. Ты не оставил никаких указаний своему клану и исчез! А если бы напали renaigse? А если бы они начали ставить деревню неподалёку? И хвала en on míl frichtimen, я остался здесь! А мог бы тоже уйти! И не ушёл! Что же ты за вождь?!
В живописных препирательствах юная леди Моранж вдруг разглядела встречу встревоженного родителя и непредсказуемого, но достойно воспитанного ребёнка. Где даже смена статуса иерархии не отменяет глубокого почтения перед вырастившим его пожилым вождём. Интересно, какова была мать Винбарра, ведь они не были похожи с отцом ни единой чертой.
Красивая женщина с яркими зелёными глазами разливала душистый травяной настой всем присутствующим, в том числе и Лорин, и ловко убирала преграды с пути рассерженного вождя. Корзины, разложенная броня, какие-то непонятные инструменты, — всё проворно исчезало с дороги мужчины. Лорин хотелось раствориться в простой гармонии обстановки — в хижине было только самое нужное, расставленное продуманно и удобно.
Тем временем тон перепалки успокоился. Старый вождь уселся у стены и утёр лоб. Он не глядя взял плошку с настоем из рук зеленоглазой и начал шумно пить, делая вид, что никакого Винбарра тут нет.
— Отречешься от служения вождём на следующем же Совете! Ну или Совет отстранит тебя на год, сучий ты потрох.
— Как скажешь, Макс. Отрекусь, — Винбарр сел у его ног, осторожно разогнул одну, обмотанную яркой лентой, и начал тихонько разминать. Макс не сопротивлялся, но по-прежнему не смотрел на молодого человека и только сопел.
— Дай благословение, — как бы невзначай попросил Винбарр, тоже не глядя не вождя. Тот рывком забрал ногу обратно и поставил чашку. — Я пришёл за благословением. Женюсь, — он кивнул на Лорин, двумя пальцами вынимающую маленькие листики из своего настоя.
Комментарий к Двенадцать ver.2.0
Editors — Counting Spooks
========== Тринадцать. Конец ==========
Святилище было чистым и пустым, будто его и вовсе не покидал влюблённый юноша, обитавший в нём. Не было ни пылинки, ни сухой веточки.
Винбарр вошёл, и корни плотно заплели выход.
Он сел у алтаря и заплакал, уронив голову на грудь. Скомканная, выброшенная, часть его была растоптана и осквернена renaigse. Рана кровоточила.
— Плоть от плоти моей, — тысячеголосый шёпот зазвучал внутри. — Плачу вместе с тобой, ибо глаза мои видели то же, что и твои… Не держи, выпусти из себя, дай мне поглотить всю твою боль…
И Винбарр заорал. От его крика дрожали стены, и надайги вторили ему в непролазных чащах, внимая гулу его боли от самого чрева земли. Комки ярости, гнева, обиды поднимали его всё выше, норовя обрушить на пол и разбить, растоптать и его самого, и его несгибаемый дух.
— Ты так юн… Так юн и так одинок…
Винбарр трясся, уперевшись в алтарь, и мотал головой, содрогаясь ото всего, что разрывало его безумное сердце. Из алтаря всходили нежные ростки, и, едва касаясь юноши, они проходили сквозь его грудь за спину, формируя собой высокую рогатую фигуру.
— Я дам тебе всё, в чём так остро ты нуждаешься, — под шелест голоса фигура позади всё больше обретала человеческие очертания.
Винбарр лишь тяжело дышал, глядя вникуда перед собой. Если бы он оглянулся — увидел бы себя самого. Высокого, плечистого, могучего. Преданного… Такого, каким бы он мог быть. Близнецов различал только цвет глаз. И, пожалуй, их взгляд.
— Ты любишь сильно, ты любишь невозможно, ты любишь тотально только потому, что сам нуждаешься в космически огромной любви. Той любви, что не выносят одинокие звёзды и зачинают собой планеты, — лёгкие касания под туникой словно собирали воедино куски того, что было Винбарром, сращивая их между собой тысячами поцелуев. Он устало опустил голову и открыл шею.
— Я буду любить тебя мужчинами…
Из приоткрытого рта Винбарра вышло облачко выдоха.
— Я буду любить тебя женщинами…
Их пальцы сплелись.
— Я буду любить тебя и уже люблю всем, что смотрит на тебя, плоть от плоти моей…
Их плечи столкнулись.
— Я буду любить тебя так, как умеешь и любишь только ты сам…