А тот человек, ее спаситель, бросившийся защищать ее лишь потому, что на нее напали, не сознавал опасности; он пытался вытащить клинок из тела убитого, упавшего ничком.
Вызывая потрясение у себя, у всадника и в резком холодном воздухе, она крикнула:
— Берегись!
Стремление предупредить об опасности швырнуло ее в сидячее положение. Она находилась в собственной постели. От крика болело горло, от непривычного ужаса кровь бежала как в лихорадке.
Она увидела себя в зеркалах спальни. Освещенная ночником, находившимся на стене за постелью, она была не более чем тенью, отражавшейся в зеркалах вокруг нее; но она снова была собой, той самой тенью, какой была всегда.
И несмотря на то, что пульс ее бился учащенно, а по лицу струились капли пота, ей показалось, что сквозь неприятные шумы города она слышит дальнее пение рогов, слишком слабое, чтобы быть уверенным на сто процентов, — и слишком знакомое, чтобы игнорировать этот зов.
Естественно, ничто не изменилось. На следующее утро она проснулась, когда зазвонил будильник, и ее отражение в зеркалах было таким же мятым и тусклым, как обычно. Хотя она какое-то время поизучала свое лицо, пытаясь понять, почему люди на лошадях могли так сильно ненавидеть ее, оно казалось таким же безжизненным и ничего не выражающим, как и всегда — настолько, что она даже изумилась, обнаружив, что зеркало все еще отражает ее. Может быть, она уже начинает исчезать? Может быть, в один прекрасный день она проснется, глянет в зеркало и не найдет там ничего? Возможно, но не сегодня. Сегодня она выглядела такой же, какой себя помнила, — прекрасно сложенной, но никому не нужной и немного печальной.
Поэтому она как обычно приняла душ, оделась в простую юбку и просторный свитер, в которых предпочитал ее видеть отец, поела как обычно
— глядя на себя в зеркало, пока откусывала кусочки тостов — и, надев плащ, покинула квартиру и отправилась на работу. Ни в ее внешнем виде, ни в апартаментах, когда она покидала их, ни в лифте, который опустил ее вниз, в холл ее дома, не появилось ничего необычного. Необычными были только ее чувства.
Мысленно, так осторожно, что ни одна из эмоций не отражалась на ее лице, она прокручивала в памяти свой сон.
Снаружи, на улице, шел ливень, грохоча по водосточным трубам, шипя на крышах автомобилей, заглушая звуки дорожного движения. Испугавшись серой мглы и сырости, она повязала на голову пластиковую косынку, затем прошла мимо охранника (который, как обычно, проигнорировал ее появление) и вышла сквозь вращающиеся двери наружу, под потоки воды.
Опустив голову и сосредоточившись на дороге, она двинулась в направлении миссии, где работала.
И в этот момент без всякого предупреждения она, казалось, вновь услыхала звуки рогов.
Неожиданно для самой себя она остановилась, вскинула голову и огляделась, словно насмерть перепуганная женщина. Это не были клаксоны автомобилей; это были духовые инструменты, которые используют музыканты или охотники. Но зов их был так далек, что она, вероятно, не должна была слышать его здесь, в этом городе, сквозь этот дождь, сквозь мощное уличное движение, запрудившее дороги не хуже ливня. Но ощущение того, что она слышит эти звуки, сделало все, что Териза видела, более отчетливым, ярким, менее пугающим и более значимым. Дождь целеустремленно поливал улицы; серость зданий навевала меньшее отчаяние и больше походила на то время суток, что отделяет день от ночи; люди вокруг, казалось, шли вперед, движимые решимостью и целеустремленностью, а не отвращением к мерзкой погоде и страхом перед работодателями. Все вокруг нее было пропитано такой жизненной силой, какой она никогда раньше не ощущала.
Затем ощущение стало слабее; она больше не слышала музыку, находящую отклик в ее сердце. А затем и совсем исчезло.
Разочарованная и печальная, она продолжила свой путь на работу.
В миссии в этот день ей пришлось потрудиться больше, чем обычно. Усевшись в административном помещении за стол, на котором громоздилась древняя пишущая машинка, она обнаружила записку от преподобного Тетчера, уже пожилого человека, все еще заправлявшего миссией; там было сказано, что лимит расходов на копирование оказался превышен и потому он просит ее отпечатать двести пятьдесят копий прилагаемого письма вручную, помимо ее обычных обязанностей. Это письмо должно было быть направлено во множество организаций, которым не чужда филантропия, и содержало очередную просьбу помочь деньгами, изложенную витиеватым слогом преподобного Тетчера. Она старалась не читать то, что печатала; но, естественно, читала письмо снова и снова, стараясь напечатать его без ошибок.