Юноша внимательно выслушал девушку и сделал все так, как она ему сказала. Старик и говорит:
— Ты умный, не знаю только, чьим умом. Ну, ступай теперь, выбирай себе невесту. Я слова своего не изменю. Которая тебе понравится, ту и бери себе в жены.
Как говорила девушка, так старик и сделал. Юноша трижды узнал свою невесту. Старик отдал дочь в жены. А мачеха возненавидела юношу за то, что он женился не на ее дочери, и решила их погубить. Молодушка догадалась и говорит своему мужу:
— Давай убежим.
Она сделала три хлебные катушки и положила их у двери дома, сами сделались птицами и улетели. Мачеха утром говорит своей дочери:
— Ступай, разбуди молодых.
Девушка подошла к двери и крикнула:
— Вставайте!
Одна катушечка и говорит:
— Мы встали.
Ждали, ждали — нет молодых. Послала мачеха другую дочь.
— Почему вы не встаете?
Катушечка отвечает:
— Мы моемся!
Ждали, ждали — нет их. Послала третью дочь:
— Почему вы не выходите?
Катушечка отвечает:
— Одеваемся!
Ждали, ждали — опять нет их. Мачеха догадалась. Ударила в дверь, вошла в дом — никого нет. Послала дочерей догонять их. Дочери летели, летели, догонять начали. Молодушка и говорит мужу:
— Послушай-ка, будто шум какой-то сзади!
— Я ничего не слышу, — отвечает муж.
Молодушка припала к земле и сказала:
— Приближаются мои сестры. Я сделаю тебя пастухом, а сама буду овечкой. Когда станут тебя спрашивать, ты скажи им: «Я тридцать три года пасу эту овечку. Кроме вас, я никого не видел».
Повертелись, повертелись сестрицы над пастухом и вернулись назад. А муж с женой опять сделались птицами, прилетели в дом отца юноши и стали жить так богато и хорошо, что и не расскажешь. Я был у них, пил мед и брагу, по губам текло, а в рот и не капнуло.
Атякш Ёга и смерть
ил-был старик Ёга по прозванию Атякш20. Вздорный был старик, чуть что — ругаться начинает или спорить. Поэтому и прозвище свое получил.
Умерла у Атякша жена. Плохо ему стало. Ни порты постирать некому, ни щей сварить. Взроптал он на бога.
— Ты, господи, — говорит, — дурак. Призвал ты к себе не ту душу, которую надо. Ну что я теперь бобылем на белом свете живу?.. Ни мне пользы, ни тебе проку. Уж лучше бы ты и меня с ней забрал!
Услышал господь бог такие роптания и посылает к старику своего ангела, который души на том свете принимает и счет им ведет. Вроде приказчика служит.
Ангел — это чин ему такой дан. А на самом деле он хуже черта. Безносый, безглазый, зубы наружу и щелкают, а в костлявой руке — длинная палка с крюком на конце. Крючок тот железный, острый, им Безносый души ловит. Подтянет к себе душу и смотрит — чего в ней больше: то ли черноты, то ли светлоты. Ну, которая почерней, ту в ад толкает, а светлые в рай направляет.
Так вот является Безносый к Атякшу Ёге. Утром рано это было. Атякш ото сна только очнулся, с печи сползает, а тут гость в избе костями клацает, железным крючком помахивает.
— Ну, — говорит, — собирайся! Недовольство ты высказывал, что господь бог не прибрал тебя со старухой на пару. Вот я и пришел за тобой.
И тянется крючком за Атякшевой душой.
— Погодь, погодь! — старик с испугу задом пятится. — Ты что, у бога служишь, а божьих законов не знаешь!.. Я ведь перед смертью исповедаться должен, все грехи попу выложить, чтоб на тот свет налегке идти.
Не понравилось Безносому, что старик указал на служебное упущение, в его промашку да его же самого носом тычет. Однако и сказать тут ничего не скажешь, потому что законное требование.
— Ладно, — говорит Безносый. — Иди к попу, только побыстрей возвращайся. Некогда мне. Вас много, а я один.
Атякшу только того и надо было. Шмыгнул в дверь босиком и без шапки, как был, и в кабак. Выпил чекушку для храбрости и думает: «Как же теперь быть? Неужто и впрямь помирать?» Выпил вторую — тут уж веселей мысли пошли. «Эх, — думает Атякш, — помирать — так с музыкой!..» Начал он тут гулять, песни петь. С купцом проезжим подрался. А что Безносый в избе дожидается, совсем забыл.
До поздней ночи веселился. Но сколько ни веселись, домой возвращаться надо. Приходит Атякш — Безносый на лавке сидит в углу под образами, злой-презлой.
— Где так долго ходил? Я с тобой время теряю!..
Атякш Ёга руки в боки, ноги кренделем — ни дать ни взять покш21 начальник — и говорит:
— А ты что в неурочное время приходишь? Так-перетак, не знаешь разве, что наш поп в соседнее село на крестины уехал?.. Что мне — за ним вдогонку бежать? Где это видано, чтоб помирающие рысью за попами бегали! Не по закону это.
Ударил Атякш голой пяткой об пол и в пляс пустился. А смерть, известно, веселых не любит. Посмотрел, посмотрел Безносый на Атякша, на то, какие он коленца выкидывает, плюнул и ушел.
— Я тебя сонного в одночасье подкараулю, — так сказал на прощание.
И подкараулил. Ближе к зиме заболел Атякш Era. Лежит на печке, охает. Под утро задремал, и снится ему, что на печку лезет Безносый с крюком, которым душу вытаскивает. Открыл глаза — и в самом деле: Безносый на при печке стоит, железный крюк к Атякшу протягивает, вот-вот за душу уцепит. Хворь со старика как рукой сняло.
— Погодь, — говорит, — дай чистое, смертное на себя надеть! Потом свой крюк протянешь…
— Ладно, переодевайся, — говорит Безносый. — Даю тебе сроку пять минут. И хитрить не вздумай, как в прошлый раз. Теперь ничего у тебя не получится.
Надел Атякш чистую рубашку и чистые порты, с лавки под образами сор смахнул.
— Помыть бы ее надо, больно грязная лавка, — говорит Атякш. — Даже лежать на ней совестно.
— Сойдет и так, — торопит Безносый. — Ложись, старик. Сейчас я выну твою душу и на свет посмотрю: темненькая она или беленькая.
Атякш даже подпрыгнул от возмущения:
— Да какое ты имеешь право хрестьянский обычай нарушать?! Покойник должен лежать на чистой лавке — и точка. Вот я нажалуюсь на том свете, и тебя прогонят.
Скрипнул зубами Безносый от досады. Думает: «Ну и поганый старик, хлопот с ним не оберешься! Однако и то верно: если нажалуется, влетит мне по первое число».
— Ладно, — говорит, — мой лавку. Да поторопись: много вас у меня сегодня.
Атякш взял горшок со столярным клеем да и намазал лавку.
— Садись под образа, гостюшка, — предлагает. — А я лягу и голову тебе на коленки положу. Так тебе удобней будет душу из меня вытаскивать.
Сел Безносый на лавку и приклеился. А старик Атякш шасть во двор. Снаружи в окошко заглядывает, Безносому рожи корчит. Кричит:
— Будешь сидеть приклеенный до скончания века! Пиши бумагу, что разрешается жить мне еще семь лет. Тогда я кипятком отклею, а нет — сиди себе на здоровье.
Сидит Безносый день, два… А дело-то стоит! Люди помирают, а души из них вынимать некому.
На третий день заглядывает Атякш в избу и спрашивает:
— Ну как? Надумал?
— На год выдам тебе бумагу, а на семь лет не могу. Стар ты уже, семь лет не протянешь, — говорит Безносый.
Атякш спорить стал. Торговались, торговались — сошлись на трех годах. Написал Безносый Атякшу Ёге охранительную бумагу: дескать, три года к нему и носа казать не будет. И ушел со скрежетом зубовным — до того ему Атякш в печенки въелся. После его ухода запах мертвячий в избе целый месяц стоял.
Три года Атякш пил-гулял, ничего не боялся. Другой старик себя в строгости блюдет, потому — страшится помереть раньше времени. А у Атякша гарантия: что хочешь делай — смерть стороной обойдет.