Изменяться устаем.
То – платок не так повязан,
То – не правильно идем.
Важно все для исправленья,
Не шути и не балуй…
База будет, без сомненья!
Не ешь, не спи… хоть голодуй.
Как зомби тянутся бригады,
Не сделал базу КСП.
Вот парадокс – заявкам рады,
На промке пашут без з/п.
Как хорошо! Все – в каматозе,
Никто не просит ничего…
Закон давно почил здесь в Бозе,
Гораздо легче без него.
Инспектору
Инспектор нам кричит в окно,
От децибел дрожит оно.
Чего ты, милая, кричишь?
Наверное, домой спешишь?
Ведь ты же с ночи, хочешь спать,
Так для чего на нас кричать?
У зэков утром есть дела,
Ну, а тебе – домой пора.
Нам надо многое с утра,
Ведь на работу нам пора.
Ты голос свой побереги,
Домой, к семье своей беги.
А мы тут сами как-нибудь,
Нам некогда в окно взглянуть,
С утра – такая суета!
Покой для нас – одна мечта.
Режим
Подъем, зарядка на плацу и каша,
Промзона, хозработы и отбой…
И так проходит жизнь на зоне наша.
Считаем «бани», скоро ли домой.
Баул, зеленка, шмоны и проверки…
И каждый день, и каждый час расписан тут.
И молодые, и пенсионерки
Здесь по режиму строгому живут.
Вообще-то, здесь режим зовется «общим».
Что это значит, трудно разобрать.
Здесь тяжело. Морально – даже очень.
Но мне придется как-то привыкать.
«Здесь не курорт,» – мне скажут, – «Ты на зоне.
Трудом вину должна ты искупить»
Смотрю я сквозь решетки, как в загоне,
И думаю: «Здесь разве можно жить?»
Нельзя читать, ходить после отбоя,
Нельзя ходить по зоне одному.
Нельзя режим нам нарушать и строя…
Запретов много… все не по-уму.
Здесь логики нельзя искать в запретах.
Неважно, что впервые осужден.
Здесь даже мяса нет давно в котлетах,
А вынос из столовой запрещен.
Нет утюгов, воды горячей в кранах,
Четыре крана на 100 человек.
Как женщинам в других сидится странах?
В наш просвещенный 21 век!
Пришла весна
Уж март на улице, пришла весна.
Но отчего же на душе тревожно?
Как будто бы кошмар дурного сна,
Мне позабыть наутро невозможно.
Как будто птичка в клетке я томлюсь
И бьюсь о прутья, вырваться пытаясь.
Из сна кошмарного я вырваться стремлюсь,
Не уставая духом, не сдаваясь.
Я не боюсь, я все пережила,
Обиды, униженья и потери.
Но не смогу смириться с силой зла,
Не подчинюсь ей, ка бы ни хотели.
Никто не сможет растоптать, сломать
И уничтожить раненую душу.
Я не могу, сложивши руки, ждать,
И прутья клетки этой я разрушу.
Не ставьте мне преграды на пути,
Не ставьте мне подножки и капканы.
Все будет, как должно произойти.
Не важно даже, поздно или рано.
И все вернется на круги своя,
Мир снова станет с головы на ноги.
Свободной птицей снова стану я,
А вы уйдите прочь с моей дороги!
Вы только здесь имеете свой вес,
А там, на воле, не «в своей тарелке».
Здесь вами правит беспощадный бес,
А за забором вы, как звери в клетке.
Дубинал
Кто знает, что такое – «дубинал»?
«Лекарство», убивающее души.
Я слышала, как кто-то Бога звал,
Я видела, как закрывают уши.
О Господи! До коли же терпеть
Ты будешь беспредел этих бандитов?
Когда определишь в огне гореть
За всех увечных и за всех убитых?
Не думайте и вы, закрывши рот,
Остаться в стороне вам не придется.
Вам не простит униженный народ,
Что вы молчите, а тиран смеется
Весь этот беспредел и против вас
Однажды обернется лютой болью.
Не сможете поднять на близких глаз,
Когда увидите их пред собою.
Когда вопросы будут задавать:
«Зачем вы Зверя в клетку не загнали?»
Вам взгляда женщин тех не избежать,
Что побывали здесь на дубинале.
Памяти Светы Заровной и Розы Голуб посвящается
Воспоминанья о Заровной Свете
И Розе Голуб мучают меня.
Ушли вы год назад. Но кто в ответе?
В ответ – молчанье, тишиной звеня.
Так колокол поет о панихиде
На церкви в день прощания с людьми,
Ушедшими от нас. Но мы их видим.
И слышим голос: «Господи, прими!»
Прими их души, Господи Всевышний!
Мы провожаем их в последний путь.
Стоим печально с головой поникшей,
Не в силах их родным в глаза взглянуть.
А те, кто виноват в их смерти ранней,
Оправдывают действия свои.