Вот и сейчас Степан, после стремительною, не обещающего ничего доброго ухода Глиста, отвел Васька в сторону.
— Что ты делаешь, сумасшедший? Ведь расстреляют…
Васек насупился и зло отрубил:
— Плевал я… Всех не перестреляют. На моих братьев петлю набрасывают, а я должен молчать, да? Да пошли они!..
Вот и предостереги его.
В воскресенье из коридора слышится команда Антона:
— Строиться! Выходи! Живо!
Командиры взводов, проинструктированные штабом, потихоньку сообщают, что предстоит агитация. Что бы ни говорили — молчать. Ни звука!
Пленные лениво выходят на апельплац, становятся по четыре. Всем досадно от мысли, что предстоит долгая выстойка. И потому никто не обращает внимания на Антона, который, бегая вдоль строя, требует выравняться, «убрать» животы.
Пленные мрачно наблюдают, как Лукьян Никифорович и Егор устанавливают под флагштоком небольшой стол. А когда Яшка Глист приносит стул, а потом графин с водой и стакан — пленные переглядываются. Что за комедия? Васек кривит в злой усмешке губы, а Цыган многозначительно хмыкает и тянет:
— Будем посматривать, как говорил мой знакомый грузин…
Из немецкого блока выходят трое. Идут в ногу, твердо печатая шаг. Издали слышно, как хрустит под сапогами щебенка. Крайний справа — унтер, слева — лейтенант — «спаситель» Серж. А в середине — высокий, пожилой гауптман. Поджарый и прямой, будто аршин проглотил, смотрит сквозь толстые стекла очков высокомерно.
— Смирно! — командует Антон.
Гауптман небрежно машет рукой в белой перчатке, дескать, вольно.
— Вольно!
Гауптман садится на стул, унтер и лейтенант почтительно стоят по бокам.
— Я очень корошо знать Россия.
Этим запас русских слов у гауптмана, кажется, истощился. Чтобы хоть как-нибудь слепить следующую фразу, гауптману нужно время. Он сосредоточенно морщит лоб, жует толстыми губами.
— Крупный специалист по России! Знаток!..
Фраза нравится русским. Ее передают по рядам, пересмеиваются. Кто-то подозрительно долго кашляет. Унтер хорошо понимает, с какой целью это делается: неуважение начальства, своего рода саботаж… «Большевистские выродки!..» — думает унтер. Взгляд его становится холодным и острым, и, как всегда в таких случаях, начинает подрагивать в колене левая нога.
— Я видеть, как жить мужики старая Россия. Очшень корошо жить, Филь свинья и баран. Етцт нет свинья и баран…
— Сам ты свинья и баран! — шепчет Васек Цыгану, а тот, прыская в руку, передает соседу, и вскоре весь строй смеется. Смеется почти в открытую.
Гауптман в замешательстве. С недоумением на лице он оборачивается к унтеру. Тот с быстротой, которой позавидовал бы спринтер, срывается с места.
— Молчать! Смирно! Ждете Красную Армию?! Сталина?! Не дождетесь! Ложись! Встать! Бегом! Ложись!
Вгорячах унтер забывает отделить от колонны «спасителей», и они вместе со всеми брякаются в лужи, вскакивают, бегут и опять брякаются…
Так продолжается не менее двух часов.
Тучи. Черные и лохматые, они с нахальной уверенностью вываливаются из-за острых горных вершин, несутся над лагерем, щедро расплескивая воду. От нескончаемых дождей лагерь опять превратился в сплошное мутное болото.
Федор Бойков только что вернулся из ночной. Он промок до последней нитки…
Разбросив на лавке тяжелую шинель, Федор пьет мелкими глотками кипяток, греет о котелок руки с негнущимися пальцами.
— Вот зарядил… Всю ночь без передышки…
Садовников, опустясь на одно колено, толкает в печку короткие чурки.
— Сейчас я тебя нагрею. Что слышно?
— А что услышишь? Норвежцев ночью нет. Анекдот вот слыхал. Гитлер взобрался на крышу флаг свой фашистский устанавливать. И сорвался. Катится и кричит: «Не упаду! Ни за что!». Орал — пока не шмякнулся.
— Похоже — так и будет… Упрямый, дьявол, — Олег Петрович смотрит, как с шинели капает на пол вода.
Капли, сливаясь, образуют лужицу. — Странно… Обманывает немцев на каждом слове, а те продолжают верить.
— Не все, Олег… Продолжают верить те, кому больше ничего не остается…
Дверь внезапно приоткрывается. Денщик, всунув голову между дверью и притолокой, окидывает взглядом комнату.
— Одни?
— Как видишь… — бросает Садовников, по-прежнему занимаясь печкой.
Денщик захлопывает дверь и подпирает ее спиной так, будто в комнату ломятся. На нем нет лица.