— Вот этого я не ожидал, Лукьян Никифорович. Ведь вы культурный человек. Простительно кому-нибудь другому. Не считаться с убеждениями, брать на подозрение человека. Да как можно?.. Поставить знак равенства между политическими взглядами и религиозными убеждениями…
Лукьян Никифорович смущен. Он извиняюще притрагивается к локтю Степана.
— Нет, я не отождествляю большевизм с баптизмом. Но ведь борьба, коллега. Стоять в стороне от нее — значит помогать врагу. Да, да, коллега! Кто не с нами, тот против нас. Конешно…
— Как я могу помогать врагу? Странные суждения. Не ожидал такого… Вы поборник свободы. Сами говорили…
Лукьян Никифорович, изворачиваясь, строчит без умолка, хлеще любого автомата. Степан смотрит на него с брезгливой ненавистью. Подлая тварь! Забрался в яму и тащишь других за собой.
Ночью Степан проснулся от рокота мотора. Машина! Неужели гестаповцы? Опять!.. Приподняв голову, Степан прислушивается, а все тело колотит неуемная дрожь… Кажется, ушла… В немецкий блок… Носит их по ночам…
Сон улетел вспугнутой птицей. Степан думает и думает… Вот здесь, под боком, лежал Васек… Лежал… Нет Федора и неизвестно, что с Олегом Петровичем. Оставшиеся в живых растерялись, притихли. За Васьком могут взять его, Никифора, каждого могут… Все рухнуло с одного сокрушительного удара. А возможно, не рухнуло? Так рухнет…
И не только Степан мучается… Если теперь незримо пройти по комнатам, можно заметить, что многие не спят. Сгрудясь по двое и трое на нарах, пленные тихо, с оглядкой перешептываются. Как быть? Эти черные, тяжкие дни ни одну морщину добавили на лица, ни одному вплели седину в волосы.
Фашисты яростно атакуют… Уже третий вечер пленные один по одному заходят в приемную ревира. Там лейтенант Серж, Антон, Яшка Глист и Лукьян Никифорович беседуют «по душам». Вызывают на выбор, в первую очередь, очевидно, тех, кого считают менее стойкими.
Вчера Степан видел, как сутулый, чахоточного вида пленный из третьей комнаты, выйдя из ревира, расплакался навзрыд, по-детски.
— Что, струна лопнула? — зло спросил кто-то из дожидавшихся очереди на «прием».
Пленный, опустив голову, ушел.
Спустя несколько минут, Степан заглянул в третью комнату. «Доброволец» хныкал на средних нарах. В ногах у него стоял, очевидно, земляк.
— Я им покажу… Я навоюю…
— Себя только тешишь, больше ничего. Тут не показал, а там и подавно… Перемешают и не поймешь, кто чем дышит… Будешь, как милый, постреливать в своих. Может случиться, и в брата пальнешь иль сельчанина…
— Да они ведь силком, под наганом!..
— Ладно нюнить! — оборвал земляк. — Глядеть тошно… Забирай матрац и отправляйся. Там хлеба и баланды от пуза.
Степан слазит с нар, всовывает ноги в ботинки, не завязывая их, выходит в коридор. Двигает ботинки, стараясь сильно не бухать. За дверями стоят двое.
Светает. Сквозь поредевшую темноту проступают силуэты гор. Двое тихо разговаривают.
— В первой половине апреля у нас сеют. Какая бы весна ни была — все одно…
— Это где?
— Курский я…
— А я северней, Псковская область… Да, детишек, понимаешь, жалко… О себе я не думаю… Там погибают, а мы что, святые?.. А вот детишек жалко. Четверо… Один одного меньше…
Степан с недоумением прислушивается. Дежурные? Кажется, они? Значит, не рухнуло, все идет по-прежнему? Он сам растерялся, а не другие…
Степан возвращается, ложится, но уснуть не может.
Услышав осторожные шаги, Степан подымает голову. Посреди комнаты стоит Бакумов и манит его пальцем.
Они не спеша идут в уборную. Бакумов молчаливей обычного, смотрит мрачно в ноги.
— Не вызывали?
— Нет еще…
— Меня тоже…
Степан, чуть приотстав, передает разговор с Каморной Крысой.
— Шантажирует, — заключает Бакумов. — Какие у них основания подозревать тебя? А евангелие есть?
— Зачем? — удивляется Степан.
— Какой же ты баптист без евангелия? Достанем. Цитаты вызубри. Чтобы честь честью. Вызовут — стой на своем. Евангелие прихвати…
— Да, так, пожалуй, убедительней будет, — соглашается Степан.
— Сегодня баржу в порт не заводили? Не замечал?!
— Баржу? Кажется, была.
— Тише! — Бакумов оглядывается.
— Была, была… — Степан послушно сбавляет голос. — Железная… Часовой…
— Она, значит… Взрывчатка… — Бакумов задумчиво потирает крутой с горбинкой нос. — Сегодня девятнадцатое?
— Да, уже…
— Завтра день рождения фюрера Неплохо бы отсалютовать. Представляешь?