Среди норвежцев — Людвиг. Увидав Степана, он вскидывает над головой сцепленные руки и потрясает ими. И все это на глазах Капусты. В другое время мастер обязательно бы запыхтел, забурчал, а теперь отвернулся, будто не видит. В чем дело? Что происходит?
Теряясь в догадках, Степан нерешительно подходит к норвежцам. Но в это время откуда-то из глубины двора выскакивает человек. Высокий, с растрепанными белокурыми волосами, он бежит со всех ног, беспорядочно машет руками и кричит:
— Криг шлюсс! Криг шлюсс!
Конец войны! Степану кажется, что человек сошел с ума. Степан смотрит на окружающих — они тоже в каком-то оцепенении. Но вот все срываются с места, обнимаются, жмут руки. Норвежца подбрасывают. Он потешно взлетает над головами.
Степан целует Бакумова и всех, кто попадается под руки. У Бакумова по черным щекам катятся слезы. Не замечая их, Никифор говорит:
— Выстояли! Друзья!
— Выстояли, — повторяет Степан.
Его глаза тоже полны слез, и он тоже не замечает их.
Взявшись за руки, Степан и Никифор идут по стройке.
«Конец, — думает Степан. — Всего пять букв. А сколько за них отдано жизней, сколько пролито крови, слез»…
В первый бокс то и дело ныряют подводники с охапками каких-то бумаг. Степан и Никифор тоже заходят за железобетонные стены. В полумраке возвышается огромный бумажный ворох. Двое немцев плещут из канистр бензин.
От бурного пламени немцы отступают, заслоняют ладонями глаза.
— Раус! — кричит главный инженер, заметив у стены русских. Брандт кричит грозно, но Степану и Бакумову теперь совсем не страшно.
Они идут к морю.
Около пушек еще цокает железными подковами сапог часовой.
Они садятся. Море плещется. Плещется мягко, с легким шорохом. Зеленоватая вода почти касается ног.
Из-за толстенной завесы облаков вырывается солнце. Большое, чистое, оно смеется и смеется. Солнце выбросило на море нетонущие монеты свежей чеканки.
Степан и Никифор смотрят друг на друга и тоже смеются. Смеются вместе с солнцем и морем…
Всполошно звенит рельс.
— Строиться!
Русские уезжают домой.
Чистая привокзальная площадь забита. Людей столько, что, как говорят, негде упасть яблоку. Сплошь люди и сплошь солнце. Оказывается, есть в этой стране солнце. Норвежцы называют его поэтическим словом «зюль». Сегодня «зюль» все свое горячее внимание отдает русским камрадам. Солнце зажгло трубы духового оркестра, букеты цветов. Солнце в сердцах и головах. И русские, точно опьянев, поют «Катюшу». Им помогают на своем языке норвежцы. Получается не совсем ладно, но тепло, душевно. А это главное.
Людвиг крепко стискивает плечи Степана.
— Привет Москве, Штепан! Большой привет! Не забудь навестить Ленина, нашего Владимира Ильича.
Степан смотрит сияющими глазами в лицо норвежца. О друг! Тебя не узнать сегодня. Ты чисто выбрит и почти совсем нет морщин. Ты помолодел минимум на пятнадцать лет. И Ленин тебе дорог так же, как и нам, советским людям.
Уже на третий день после окончания войны Степан побывал у друга. Он живет в маленьком домике высоко на склоне горы. Тогда Людвиг первым делом показал Степану Ленина, пять томов в алом переплете. Обложка одной из книг поблекла и покоробилась. Людвиг объяснил, что в черные дни оккупации книги пришлось прятать.
«Ленин вместе с нами уходил в подполье, вместе с нами боролся с фашизмом», — сказал Людвиг.
— Мама!.. Родная!..
Это Матвей пробивается к Матери русских. Седенькая старушка окружена плотной стеною людей. Она буквально завалена цветами. Из цветов видна зеленая шляпка да верхняя часть лица. Старушка растрогана до глубины своей доброй души. Она плачет и смеется сквозь слезы.
— Мама! Поедем с нами! Русланд! Москва! — Матвей машет неопределенно рукой, подкручивает длинный ус.
— Москва! — с восхищением повторяет старушка, кивая головой.
А вот Инга. Она подает Степану толстую тетрадь и карандаш. Тетрадь наполовину уже исписана автографами русских.
— Скривен…[63] — Инга указывает пальцем в тетрадь, а Степан смотрит в ее глаза и думает о жене, сыне…
В дверях вагона сидит, свесив ноги, Олег Петрович. От Садовникова не осталось и половины того, что было. Он то и дело сухо покашливает, и тогда на его запавших щеках играет румянец.
Олег Петрович смотрит на все и растроганно улыбается, поправляет пальцем очки, те самые старенькие очки с одним стеклом.
— По вагона-а-м!
Гремит оркестр, летят вверх цветы, и длинно гудит паровоз. Прощайте, верные друзья!
Вокзал, залив, полустанки, станции, маленькие деревушки, леса и горы — все уходит назад. Только пережитое не может уйти. Оно едет в эшелоне. Сердце человека ничего не забывает!..