Олег Петрович, Степан, Бакумов и Матвей лежат на полу и смотрят в широко открытую дверь.
— Мне нравится гор дикий излом, на горы легли облака…
— Стихи? — спрашивает Садовников.
Бакумов утвердительно кивает.
— Хочется написать сильно, а пороху, кажется, не хватает.
Степан уверен, что пороху хватит. Только теперь, после воины, вполне открылся Степану этот человек. Оказывается, он работал начальником политотдела МТС, редактором районной газеты, секретарем райкома…
— Мало мы сделали, — говорит Бакумов. — До обидного мало…
— Не согласен, — возражает Садовников. — Борьба, Никифор, это не только затопленный пароход или взрыв в порту. Выдержать все, не запачкать совести — разве не борьба? Тоже, брат…
Олег Петрович, прикрыв ладонью рот, закашлялся. Степан, Бакумов и Матвей переглядываются. У каждого в глазах тревога за товарища.
— Олег Петрович, тебе надо больше есть. Ешь через силу. Пища, она все глушит. Хочешь тушенки? — Матвей берется за вещевой мешок.
— Потом… — Садовников, тяжело дыша, сплевывает в белую тряпицу. — Только бы до Сибири добраться. Там я пойду…
Они говорят, а позади них, в углу вагона, сидит Зайцев со связанными за спиной руками. Щеки Антона одрябли и позеленели, глаза злые.
…Поезд мчится, стучат и стучат колеса. Этот стук будто вспугивает мысли. Они, пытаясь опередить время, то полетят вперед, то вернутся в недавнее прошлое.
Степан вспоминает, как сразу после окончания войны спешили они в лагерь. Очень уж хотелось захватить там Функа, Зайцева и лейтенанта Сержа. Но их как ветром сдуло. Такая досада!
На второй день русских взяли под опеку норвежские партизаны. Добрые, распорядительные парни. Они немедленно переселили камрадов в лагерь немецких мастеров, привезли из немецких складов горы продуктов и даже вина. Почти в каждой комнате немецкого общежития оказались портреты Гитлера. Русские вытаскивали их во двор, ставили к стенке и вместе с партизанами расстреливали из автоматов (хотя небольшое, но утешение).
В первые же дни свободы русские отыскали могилы своих братьев. Их хоронили в мокрой долине далеко за городом. Степан долго всматривался в размытые дождями цифры на крохотной дощечке. 86927? Да, Жорка, однополчанин… Вот где нашел последнее пристанище. А сколько таких дощечек вокруг?
Они не забыли тех, кто оказался сильнее смерти, кто своей смертью сплачивал на борьбу живых. Стоит Степану чуть прикрыть глаза — и он видит строгий обелиск из белого камня и сотни люден со склоненными головами: русских, норвежцев и даже несколько английских моряков.
Под бронзовой пятиконечной звездой на обелиске бронзовые слова: «Расстрелянные фашистскими извергами советские товарищи». Первым стоит имя капитана Федора Бойкова, за ним еще одиннадцать… Среди них — Андрей Куртов, санитар Иван, Васек, Цыган. Внизу, под фамилиями, почти у самого пьедестала, опять бронзовые слова: «Мать-родина вас не забудет!»
…За спиной кто-то со смехом рассказывает:
— Видали, как Овчарка тротуар подметал? Под винтовкой англичанина. Не видали? Умора! Я кричу ему: «Вот так! Давай! Бистро! Шнель! Любишь кататься — люби и саночки возить!» Надулся и молчит, стерва.
— Наказание тоже!.. — Бакумов зло хмыкает. — Его повесить мало… Столько погубил нашего брата.
Закурив, они вместе вспоминают праздник весеннего солнцестояния. Издавна в Норвегии отмечается день торжества света над тьмой. В этом же году тьма приобрела конкретное значение: каждый норвежец понимал под ней фашистских оккупантов. Поэтому праздник справляли с бурной радостью.
На берегу залива, у самой воды, заранее соорудили огромную пирамиду из старых рассохшихся бочек. И когда наступила полночь 24 нюня, подросток с факелом ловко взобрался на пирамиду, поджег верхнюю бочку. И пошло полыхать. Ветерок слегка колышет причудливое сплетение золотых лент. А вокруг взлетают разноцветные ракеты, вокруг поют и пляшут. И нет, кажется, ночи. Отступила, ушла…
По странному стечению обстоятельств в ту праздничную ночь поймали Зайцева. В добротном цивильном костюме, в шляпе, он любезно вел под руку полную норвежку не первой молодости…
Тогда в людской толчее Степан потерял Никифора и один вышел на примыкающую к площади улицу. Здесь было почти безлюдно, тихо.
Степан проходит квартал, а на втором из-за угла навстречу ему опрометью выскакивает девушка. Модная прическа растрепана, лицо — белое пятно страха.