Пленные переглядываются. Оказывается, эта цапля чисто говорит по-русски, а ругается просто виртуозно.
Пересчет, наконец, окончен. Унтер расписался в документах, взял один экземпляр, аккуратно свернул и положил в нагрудный карман френча.
Кто-то из пленных мрачно буркнул:
— Хоть бы пожрать дали. Вторые сутки голодом…
— Если бы вторые… Все время, — поддержал его голос.
— О, голодные! — на лице унтера деланное удивление. — Как нехорошо. Накормим. Все будут сыты вот так! — он провел пальцем по тонкой шее.
Жорка, однополчанин Степана, зло ворчит:
— Этот из гадов гад…
Степану очень хочется, чтобы Жорка ошибся. Ведь не все же они на одну колодку. Вот тогда…
— Ап! Шнель!
Началась погрузка.
Поднимаясь по крутому трапу, Степан услышал:
— Не иначе, как в Норвегию… Прут туда нашего брата, как баранов…
Жорка дернул Степана за рукав.
— Слыхал? Говорят, в Норвегию. Что за страна?
Степан попытался вспомнить школьные уроки географии, литературу, которою приходилось читать о Норвегии.
— Столица — Осло… Фиорды… Расположена на Западном побережье Скандинавского полуострова…
— Это и без тебя знаю. Что за народ? Чем занимаются? — перебил Жорка.
— Рыбой… Вода кругом… Леса и горы…
— Хорошо, если в самом деле туда, — Жорка заметно повеселел.
— Норвежцы — добрый народ. Мне один рассказывал… Был там… — неожиданно встрял в разговор Федор Бойков, черноглазый и скуластый, смахивающий на татарина, с корявым шрамом через всю правую щеку. Идя вслед за Степаном и Жоркой, Федор поддерживал за локоть военврача Олега Петровича Садовникова. У того на широком чуть приплюснутом носу — очки с выбитым правым стеклом, лицо сосредоточенное. Он, кажется, не слышит, о чем говорят рядом.
Когда поднялись на палубу, в разрыв облаков плеснулось солнце. Широкая река засверкала расплавленным серебром. А за ней — пойменные, усеянные кустарником луга, домики, стадо коров, сады — все, прикрытое светлыми клочьями тумана, кажется призрачным, невероятным. У Степана запершило в горле. Ему вспомнились родные сибирские места. Их конечно, больше не увидеть. И Лены, жены, не увидеть… Неужели не увидеть?..
Пересекая палубу, Степан успел заметить белую рубку с искусно нарисованными тузами — пиковым, трефовым, червовым, а сверху, на марсовой площадке, — дуло малокалиберной пушки.
— Шнель, меньш! Шнель! — два молодых матроса, усиленно работая кулаками и коленями, провожали пленных в черную дыру квадратного люка. Гремя подошвами, пленные скатывались по крутой железной лестнице.
На грязном полу — грязная, истертая солома (видно, не в первый рейс отправляется корабль с живым грузом в трюмах).
Жорка бросился со всех ног захватывать место.
— Сюда! — крикнул он Степану.
А по железным ступенькам продолжали греметь подошвы пантофель. С каждой минутой становилось все тесней. Свободным оставался лишь проход между ногами пленных шириной не более метра.
Последним в сопровождении конвоира спустился в трюм унтер. Остановился в проходе, не спеша достал из портсигара сигарету, щелкнул никелированной зажигалкой и, важничая, явно дразня аппетит пленных, затянулся. Сложив тонкие губы трубочкой, далеко пустил струю пахучего дыма, усмехнулся.
— О! Вы неплохо устроились. Почти как дома. Вот только мух с клопами не хватает. И бригадира…
Унтер бросил под ноги наполовину недокуренную сигарету. Кое-кто из пленных следил жадным взглядом за окурком. Затянуться бы, чтобы приглушить сосущее чувство голода. Двое уже встали на корточки, выжидая удобного момента. А унтер, будто ничего не замечая, наступил каблуком на окурок, крутнулся, размалывая его.
— Хотя бригадир будет, найдем. Зайцев! — с ударением на последнем слоге крикнул немец.
— Я, господин унтер-офицер!
Путаясь в ногах товарищей, в проход с угодливой поспешностью выбрался пленный в добротном комсоставском кителе, синих полугалифе и хромовых сапогах. Ловко прищелкнув каблуками, он опустил руки по швам, вытянулся.
— Слушаю, господин унтер-офицер!
Зайцев женственно красив и свеж, как огурчик на грядке. У него аккуратный, точеный нос, пухлые, с румянцем щеки. И только глаза водянистые, нахальные.
— Вот вам начальник! Головами отвечаете. Он следит за порядком. Поняли?
Молчание.
— Смотри, Зайцев! Счастливо оставаться! — Окинув смеющимися глазами пленных, унтер направился к выходу. За ним топал тяжелыми коваными сапогами солдат.
Зайцев, оставаясь в проходе, провожал немцев взглядом. Когда люк с громом захлопнулся, он хмыкнул: